Спецслужбы мира за 500 лет

К концу 1862 г. подпольные организации охватывали около 20–25 тысяч человек. Польская эмиграция за границей производила закупки огнестрельного оружия в разных городах Европы, преимущественно в Литтихе (ныне г. Льеж). Вооруженное восстание планировалось на весну 1863 г. Однако и для эмиграции, и для руководителей заговора восстание в Польше началось спонтанно.

До начала выступления польские сепаратисты пытались скоординировать свои действия с российскими заговорщиками. В конце сентября 1862 г. в Лондоне состоялись переговоры представителей ЦНК (А. Гиллер, З. Падлевский, в. Милович) с русскими эмигрантами (А. Герцен, Н. Огарев, М. Бакунин) и членом КРО. А. Потебней. На переговорах обсуждались следующие вопросы: крестьяне и земля; вопрос о белорусских, литовских и малороссийских землях (границы 1772 г.); участие русских офицеров в польском восстании. «Лондонские сидельцы» были готовы идти на любые уступки полякам, но при этом предостерегали последних от преждевременного выступления. В ноябре – декабре 1862 г. в Петербурге прошли переговоры представителей ЦНК (З. Падлевский и В. Коссовский) с представителями Центрального комитета «Земли и воли» (Н. Утин, А. Слепцов, Л. Пантелеев) и членом КРО. А. Потебней, которые привели к формализации российско-польского революционно-сепаратистского договора.

Участник переговоров вспоминает:

«…Должно быть, в конце ноября господин с пенсне экстренно собирает нас и сообщает, что из Варшавы приехал Падлевский, делегат от Центрального польского комитета, и просит, чтобы „Земля и воля“ назначила кого-нибудь для переговоров с ним. Дело это возложили на Утина и господина с пенсне. Было два свидания; на первом из них Падлевский заявил: восстание в Польше, если только правительство не отменит набора, неминуемо вспыхнет (по времени выходило, месяца через два); могут ли поляки рассчитывать на какую-нибудь помощь со стороны русской революционной партии? Ему объяснили, что будет доведено до сведения комитета „Земля и воля“ и он получит ответ. Собрался наш комитет. Мы все сочувственно относились к польскому движению, предвидели вероятность революционного взрыва, и тем не менее категорическое заявление Падлевского, что восстание вспыхнет в самом непродолжительном времени, произвело на нас ошеломляющее и удручающее впечатление: нам казалось, что поляки идут на верную гибель. Но это уже их дело».[414]

Принятые на переговорах решения зафиксировали в меморандуме, составленном на французском языке в двух экземплярах.

«Из меморандума явствует: а) что основные принципы, согласованные в Лондоне, признаются Центральным комитетом „Земли и воли“ „за основание союза двух народов – русского и польского“; б) что ЦК „Земли и воли“ считает ЦНК единственным представителем польского народа, а ЦНК, в свою очередь, считает ЦК „Земли и воли“ единственным представителем русского народа; в) что ЦНК будет действовать только на Правобережной Украине и что Русинский провинциальный комитет польской организации установит прямые контакты с Малороссийским комитетом „Земли и воли“; г) что хотя Россия и не подготовлена к революции, землевольцы примут меры к тому, чтобы помочь польскому восстанию действенной диверсией; д) что Комитет русских офицеров в Польше, являясь самостоятельной организацией, борющейся „за дело русской свободы и независимости“, получит от ЦНК финансовую помощь; е) что между организациями устанавливалась регулярная переписка с еженедельным обменом корреспонденции».[415]

«В конце 1862 года, – писал участник событий, – в Царстве Польском носились слухи о восстании; уже стали появляться в лесах скопища неизвестных людей; но никто в то время еще положительно не думал о возможности явного мятежа. Никому не приходила в голову мысль о такой дерзости; а между тем вооружение шло деятельно, поляки готовили оружие, порох, и т. п.; почти в каждом семействе шили одежду, конфедератки, щипали корпию. Местная полиция, состоявшая исключительно из поляков, конечно, знала о том, но молчала. Впоследствии обнаружилось, что многие полицейские власти принимали деятельное участие в приготовлении к восстанию и в самом мятеже.

Наши военные еще с 1861 года отдалились от поляков и не бывали в их семействах, а потому и не могли знать положительно о приготовлениях к открытому восстанию; хотя все понимали, все чувствовали, что вокруг их готовится что-то недоброе. Поляки в своих действиях и поступках в отношении к русским стали чрезвычайно дерзки, нахальны. Русскому в Польше была жизнь не в жизнь: худо и дома, еще хуже вне его. <…> Начальство не приступало к решительным мерам, полагая, что поляки опомнятся, придут в себя, и действовало мерами кротости. <…> Всякая мера правительства, клонившаяся к восстановлению спокойствия, тишины и порядка, нарушаемых поляками, выставлялась ими в виде насилия; всякое бесчинство, публичное оскорбление, наносимое русским, оправдывались по-иезуитски – патриотизмом. Словом сказать, смотря по обстоятельствам из мухи делали слона и из слона – муху.