Спиноза и проблема выражения

Действительно, это – общий порядок, поскольку ему подчиняются все существующие модусы. Это – порядок страстей и внешних детерминаций, поскольку он задает в каждый момент испытываемые нами аффективные состояния, производимые встречаемыми нами внешними телами. Наконец, он называется «непредвиденным» (fortuitus occursus), причем Спиноза не вводит здесь снова даже минимальной контингентности. Ибо сам порядок встреч совершенно определен: его необходимость – это необходимость экстенсивных частей и их внешней детерминации до бесконечности. Но он непредсказуем касательно порядка связностей; сами законы композиции детерминируют встречающиеся тела и способ, каким они встречаются, не более, чем сущности детерминируют законы, согласно которым компонуются их отношения. Существование такого третьего порядка ставит у Спинозы все виды проблем. Ибо, взятый в своей совокупности, он совпадает с порядком связностей. Если мы рассматриваем бесконечную совокупность встреч в бесконечной длительности мира, то каждая встреча влечет композицию связностей, и все связности компонуются со всеми встречами. Но два порядка нисколько не совпадают в деталях: если мы рассматриваем тело, обладающее такой четкой связностью, то оно обязательно встретит тело, чья связность не компонуется с его собственной, и всегда закончит тем, что встретит тело, чья связность уничтожит его собственную. Тогда, не бывает смерти, которая не была бы грубой, жестокой и непредвиденной; но именно потому, что она всецело необходима в этом порядке встреч.

Два случая «встреч» должны различаться. Согласно первому случаю, я встречаю тело, чья связность компонуется с моей. (Такое само может происходить несколькими способами: порой встреченное тело обладает связностью, естественно компонуемой с одной из компонующих меня связностей и даже способствующей тому, чтобы поддержать мою глобальную связность; порой связности двух тел согласуются настолько хорошо в своей совокупности, что формируют третью связность, в которой оба тела сохраняются и процветают.) Как бы то ни было, тело, чья связность сохраняется с моей, как говорится, «согласуется с моей природой»: оно является для меня «хорошим», то есть «полезным».^[405] Оно производит во мне аффективное состояние, которое, само по себе, хорошо или согласуется с моей природой. Такое аффективное состояние пассивно потому, что развертывается благодаря внешнему телу; идея этого аффективного состояния – некая страсть, пассивное чувство. Но это – чувство радости, ибо оно произведено идеей объекта, который хорош для нас или согласуется с нашей природой.^[406] Итак, когда Спиноза предлагает «формально» определить такую радость-страсть, он говорит: она увеличивает нашу способность действовать или помогает ей, она является самой нашей способностью действовать постольку, поскольку увеличена или усилена внешней причиной.^[407] (И мы постигаем благо лишь постольку, поскольку чувствуем, что вещь вызывает [affecte] в нас радость.^[408])

Что хочет сказать Спиноза? Конечно, он не забывает, что наши страсти, какими бы они ни были, всегда являются показателем нашего бессилия: они объясняются не нашими сущностью или способностью, а способностью внешней вещи; они объясняются тем, что свертывают наше бессилие.^[409] Любая страсть отделяет нас от нашей способности действовать; поскольку наша потенция испытывать аффекты заполнена страстями, мы отделяемся от того, на что сами способны. Вот почему Спиноза говорит: радость-страсть – это страсть лишь постольку, поскольку «способность человека действовать не увеличивается до того, чтобы он мог адекватно представлять себя и свои действия».^[410] То есть: наша способность действовать еще не увеличивается до той точки, в какой мы были бы активны. Мы все еще бессильны, еще отделены от нашей способности действовать.