Спиноза и проблема выражения

Именно в этом смысле Спиноза напоминает, что борьба модусов, согласно их степени способности, не должна пониматься как [относящаяся к] такой степени, взятой сама по себе: не бывает борьбы между сущностями как таковыми.^[415] Но и обратно, когда Спиноза показывает, что в существовании всегда имеются более мощные, чем мое, тела, кои могут меня уничтожить, то не следует с необходимостью полагать, будто эти тела обладают сущностью, чья степень способности значительно больше, или что они обладают куда большим совершенством. Тело может быть уничтожено телом с менее совершенной сущностью, если условия встречи (то есть, частичная связность, под которым она имеет место) благоприятны для такого разрушения. Чтобы заранее знать исход борьбы, следовало бы точно знать, под каким отношением встречаются эти два тела, под каким отношением сталкиваются несовозможные связности. Требовалось бы бесконечное знание Природы, коим мы не обладаем. Во всяком случае, в любую встречу с телом, не согласующемся с моей природой, всегда вмешивается некое ощущение грусти, пусть даже частное, которое исходит из того, что тело всегда наносит мне ущерб в одной из моих частичных связностей. Более того, такое ощущение грусти – единственный способ, каким мы знаем, что другое тело не согласуется с нашей природой.^[416] Одерживаем ли мы победу или нет, последнее обстоятельство ничто не меняет: ибо мы не знаем этого заранее. Мы торжествуем, если сумеем устранить это ощущение грусти и, следовательно, уничтожить вызывающее в нас аффект тело. Мы побеждены, если грусть одолевает нас все более и более во всех наших скомпонованных связностях, помечая тем самым разрушение нашей глобальной связности.

Но как, начиная с первого ощущения грусти, наша потенция испытывать аффекты оказывается заполненной? Грусть – не меньше, чем радость, – задает conatus или сущность. То есть: из грусти рождается желание, которое есть ненависть. Это желание сцепляется с другими желаниями, другими страстями: антипатия, насмешка, недооценка, зависть, гнев и т. д. Но здесь, опять же, поскольку грусть задает наши сущность или conatus, то она свертывает что-то в нашей способности действовать. Детерминированный грустью conatus не перестает искать того, что полезно или хорошо для нас: мы стараемся одержать победу, то есть действовать так, чтобы части тела, вызывающие в нас аффект грусти, обретали новую связность, согласующуюся с нашей. Следовательно, мы предрасположены к тому, чтобы сделать все, дабы устранить грусть и уничтожить объект, являющийся ее причиной.^[417] Но, однако, наша способность действовать в этом случае, так сказать, «уменьшается». Ибо ощущение грусти не добавляется к желанию, которое из него следует: напротив, такое желание подавляется этим ощущением, так что способность внешней вещи изымается из нашей способности.^[418] Следовательно, аффективные состояния, основанные на грусти, сцепляются друг с другом и заполняют нашу потенцию испытывать аффекты. Но они делают это таким образом, чтобы наша способность действовать все более и более уменьшалась и устремлялась к своей самой низкой степени.

До настоящего момента мы действовали так, как если бы две линии аффективных состояний, радостных и грустных, соответствовали двум случаям встреч – хороших и дурных. Но такой взгляд остается все еще абстрактным. Если мы принимаем в расчет конкретные факторы существования, то хорошо видим, что эти две линии постоянно влияют друг на друга [interférent]: внешние отношения таковы, что объект всегда может быть причиной грусти или радости случайно.^[419] Не только в силу этих отношений, но и в силу сложности связностей, изнутри компонующих нас, мы можем одновременно любить и ненавидеть один и тот же объект.^[420] Более того: линия радости всегда может быть прервана разрушением или даже просто грустью любимого объекта. Наоборот, линия грусти будет прервана грустью или разрушением ненавидимой вещи: «Кто воображает, что то, что он ненавидит, уничтожается, будет чувствовать удовольствие», «Кто воображает, что предмет его ненависти получил неудовольствие, будет чувствовать удовольствие».^[421] Мы всегда расположены искать разрушения объекта, вызывающего в нас грусть; но уничтожать – значит придавать частям объекта новую связность, согласующуюся с нашей связностью; следовательно, мы испытываем радость, которая увеличивает нашу способность действовать. Поскольку две линии постоянно влияют друг на друга [interférant], наша способность действовать не перестает меняться.