Спираль познания: Мистицизм и Йога

Письмо было получено через десять дней, завернутое в письмо самой г-жи Фадеевой; оно было написано на китайской рисовой бумаге, наложенной на глянцевитую бумагу ручного производства, какая употребляется в Кашмире и в Пенджабе, и вложено в конверт из той же бумаги. Адрес был такой: Высокочтимой Госпоже Надежде Андреевне Фадеевой в Одессу (То the Honourable, very Honourable Lady Nadijda Andrievna Fadeeff, Odessa). В углу конверта заметка рукой г-жи Фадеевой на русском языке, сделанная карандашом: «Получено в Одессе 7-го ноября об Леленьке, вероятно из Тибета, 11-го ноября 1870 года. Надежда Ф.». Самое письмо следующего содержания: «Благородные родственники Е. Блаватской не должны печалиться. Она жива и желает передать тем, кого любит, что она здорова и чувствует себя очень счастливой в далеком и неизвестном убежище, которое она избрала. Пусть принадлежащие к ее семье госпожи (ladies) успокоятся. Ранее чем пройдут 18 новых лун, она возвратится в свой дом». Письмо и адрес написаны хорошо знакомым для многих почерком Махатмы К.Х.».

Елена Петровна действительно приехала в Одессу к своим родным – через Египет и Грецию – в 1873 г.

Мы не будем останавливаться на описании нескольких лет ее жизни, внутренний смысл которых, по-видимому, остался сокрыт от биографов, отметим лишь, что в 1871 г., в Каире, она предпринимает неудачную попытку организовать Спиритическое Общество («Societe Spirits»), затем совершает турне по Италии и России и поселяется в Париже, где вместе со своим братом занимается живописью и писательской деятельностью. В то время когда Блаватская была в Париже, она получила повеление Учителя приехать в Нью-Йорк и ждать указаний.

В Нью-Йорк Е.П. Блаватская приехала 7 июля 1873 г., приехала без личных денег, так как не стала терять время на ожидание их присылки от отца из России. О тех временах сохранилось воспоминание Елизаветы Холш. «Если дама путешествовала одна, то в лучшие гостиницы ее не пускали. Это затруднение в поисках себе пристанища привело Е.П. Блаватскую в дом, где я ее встретила. Я всегда удивлялась, как она, приехавшая в Нью-Йорк иностранка, смогла найти такой дом.

Тогда порядочной женщине со скудными средствами найти себе жилище было чрезвычайно трудно. И вот сорок таких женщин организовали жилищный кооператив. Они сняли новый дом на улице Медисона, 222, – один из первых домов, построенных в Нью-Йорке… И там я встретила г-жу Блаватскую. Комната ее была на втором этаже, и рядом с ней была комната моей знакомой. Они стали очень дружными соседями, да и все члены нашей кооперативной семьи хорошо знали друг друга. Мы все содержали одну комнату у входа в дом – это была контора, где проходили собрания членов и куда сдавалась почта.

Е.П. Блаватская в этой конторе проводила большую часть своего времени, но редко она была там одна. Как магнит, она притягивала к себе всех, кто мог прийти. Я ежедневно видела, как она там сворачивала себе сигаретки и непрерывно курила. У нее был замечательный кисет для табака, сделанный из перьев какой-то птицы. Она постоянно носила его на шее. Она была очень необыкновенной особой. Она выглядела очень полной, но в действительности была, должно быть, более стройной, чем казалась, – это потому, что у нее было широкое лицо и широкие плечи. Волосы ее были светло-каштановыми и завивались, как у негра. Весь ее облик говорил о силе…

Г-жа Блаватская часто вспоминала свою жизнь в Париже. Она рассказывала нам, как создавала украшения в апартаментах императрицы Евгении… Иногда по просьбе того или иного человека она описывала его прошедшую жизнь. Эти описания были правильными и производили глубокое впечатление. Я никогда не слышала от нее предсказаний будущего, но может быть, это когда-либо и происходило.

Ее считали спиритуалисткой, хотя я никогда не слыхала, чтобы она сама так себя называла. Когда моя подруга Парпер попросила ее устроить ей встречу с покойной матерью, она сказала, что это невозможно, потому что ее мать достигла высокой степени познания и так далеко ушла вперед, что ее не достичь. Духи, о которых она часто говорила, – это маленькие шаловливые существа, подобные феям, и, судя по их описанию и делам, это не были души умерших.

Я никогда не признавала в г-же Блаватской учителя этики, морали; для этого она была слишком возбудимой. Если что-либо происходило не так, как следовало бы, то она могла высказать это с такой энергией, что при этом сильно задевала людей. Но я должна признать, что ее негодование всегда имело безличный характер.

В возникающих у нас дилеммах, духовного или физического порядка, мы инстинктивно обращались к ней за советом, так как чувствовали ее мужество, ее простоту, ее глубокую мудрость, широкое видение, ее сердечное доброжелательство и симпатию ко всем – к самой последней собаке…