Влас Михайлович медленно скользил взглядом по полкам, занимающим все стены от потолка до пола. Его интересовали бумажные ярлыки с названиями на склянках самых разных размеров, а также баночки, по всей видимости, с мазями. Чутьё подсказывало, что не всякое здесь имело официальное разрешение от медицинского департамента. Взяв ту, на которой красовалось «От кашля и скверного чиха», мужчина повертел её в руках и вернул на место. Рука потянулась к другой, когда он подметил странную фигуру в окне. Юноша, взволнованно оглядываясь по сторонам, буквально на цыпочках передвигался вдоль стены.
Влас покачал головой: совершенно бездарная попытка улизнуть, на его взгляд.
– Ваше доказательство планирует вот-вот исчезнуть, – изрёк он со смесью учтивости и щепотки презрения, которое было затихло в пути, но теперь вновь зашевелилось.
Графиня приподняла брови. Нагло, однако, стоило признать, изысканно.
– Что вы подразумеваете под этим?
Прочертив взглядом в направлении, указанном его кивком, Мария Фёдоровна что-то прошептала себе под нос и кинулась к выходу.
– Это он? Тот, кто сделал
Графиня замерла с занесённой ладонью над дверной ручкой. Заминка, напоминавшая борьбу с собой, продлилась недолго. Выдохнув тихое «да», она выскользнула из помещения.
– Гриша, – предостерегающе начал Влас. Эта морщинка на высоком лбу была дурным знаком.
Когда рука в перчатке сжалась над набалдашником трости с непоколебимой решительностью, следователь с досадой понял, что отговорить друга не получится. Влас расслабил платок на шее, снял пиджак, после чего подвернул рукава рубашки.
– Хорошо, Гриша. Так и быть. Поймаю его для тебя. – Мазнув глазами по побледневшей графине Волковой, он заверил и её: – Он не скроется. Можете не переживать так, Ольга Платоновна.
Он произнёс это почти уважительно, по крайней мере куда более уважительно, чем разговаривал обычно, и перемахнул через прилавок.
Образ человека с чертами решительными, жестокими и непременно отталкивающими, а именно так, по мнению Марии, должен выглядеть душегуб, превращался в пыльцу, подхватываемую ветром и уносящуюся куда-то прочь. Едва отрастивший тёмный пушок над верхней губой – предстал перед графиней юноша, почти что мальчишка. Испуганный и жалкий мальчишка.
Мог ли
Наконец заметив, что на пути встретился кто-то посторонний, Иван привалился к одной из стен узкого грязного переулка и посмотрел на графиню Ельскую так, словно она только что отобрала у него свободу.
Постукивание каблуков, и Мария выходит на свет, перегородив собой ход. Как бы то ни было, его ощущение свободы и без её вмешательства довольно-таки мнимо. Иван уже попался на крючок, когда попытался скрыться.
– Это не я! Слышите? Не я! – заблеял он, как отбившийся от мамы ягнёнок. – Я не хотел… не так.
«
– Понимаю, – произнесла она тем же мягким тоном, которым говорила в умывальной Александрийского института благородных девиц.
– П-понимаете?
Надежда. Вот что читалось на его лице. Вот что она сотрёт в первую очередь.
– Ты не хотел. Не хотел… и всё же сделал.
– Я… я…
Иван попятился назад. Он никудышно владел своими эмоциями. «
Налетев на мужчину, садовник неловко повалился на колени и тут же зарыдал. Тогда Мария едва заметно дёрнула головой. Она остановила Власа, дабы он воочию увидел, как Иван стал рвать на себе волосы и молить о прощении.
Так они простояли некоторое время. Молчаливые свидетели греха. Стыда. И извращённой любви.
Впоследствии все оные события и постоянное ощущение холода сольются в памяти Марии в единое пятно, пропитанное унынием и горем всех причастных сторон. Но сейчас графиня была вынуждена участливо и неловко похлопывать Ольгу Платоновну по плечу, наблюдая за тем, как Григорий Алексеевич передаёт Ивана в руки квартального[10]
.Мария ошиблась в мотивах мальчика и общей картине. Однако это не помешало ей не только стать в глазах Ольги Платоновны и большей части города героиней, разоблачившей преступление, но и утвердиться как медиуму.
Так что же случилось на самом деле? Трагедия, поистине достойная произведений Шекспира.