Князь захлебнулся воздухом, приметив одинокую слезу, издевательски медленно катившуюся от самого уголка её глаз. Прочистив горло, он неразборчиво добавил:
– И мне тоже… мне тоже не дарите.
Взгляд графини прояснился. Она словно пришла в сознание, отряхнула пыль, помутившую стекло разума. Сам же князь решительно не знал, как опомниться, как заставить пальцы разжаться и отпустить её. Но Мария решила всё за него. Выпутавшись из оков его прикосновений, Ельская немедленно покинула кабинет.
Прежде всего графиню переполнял невообразимый ужас. Потерять власть над собой, видеть и слышать всё, но будто со стороны, без возможности вмешаться – что может быть страшнее? За вихрем дикого отчаяния следовал стыд. Он леденил кровь, заставлял её кипеть и вновь остужал – и так круг за кругом.
Одно утешало: лихорадка отступила от Ильи, когда Устинья покинула Марию. В те минуты, что дух занимал её место, графиня могла чувствовать все эмоции утопленницы. Переживания и мысли, которые Устинья год за годом гнала от себя, стали для Марии открытой книгой. А в тот миг, когда Влас Михайлович произнёс ключевые слова, перед взором духа всплыло совсем иное лицо.
Совсем другие уста нашёптывали роковую правду, которую Устинья впервые услышала, пропустила через себя и осознала. Когда-то давно Гаврила молил перестать любить его, призывал смириться и отпустить. Но она оставалась непреклонной и позабыла обо всём на свете, в конце концов обратившись в чудовище. Лица: юные, старые, опечаленные и весёлые. Десятки. Сотни. Тысячи. Скольких она отправила на тот свет? Скольких оставила с разбитыми сердцами? А ведь именно разбитое сердце, совсем не нужное мужчине, двигало ей. Не привлекли внимания Гаврилы и его частички – с рваными краями, переломанные, жалкие.
Мария ощущала солёные слезинки, одна из которых всё же вырвалась наружу. И всему этому свидетелем стал Влас Михайлович. Глупо отвергать, что Устинья – единственная, до кого достучался князь. Подобно призраку, графиня внимала мужчине затаив дыхание. Долгое время Мария лелеяла надежду услышать что-то подобное от мамы или брата. Маленькой девочкой она так хотела, чтобы кто-то из них так же твёрдо и искренне уверил её о том, что главное в жизни – это быть собой. И они принимают её именно такой: не всегда чувствительной, немного жёсткой, большую часть времени размышляющей о богатстве и расчётливой, а теперь ещё и видящей призраков, но, безусловно,
Ночь никак не желала оканчиваться. Несколько раз в спальню Ильи заглядывали горничные: справиться о здоровье. Не сомкнув глаз, Мария пробыла подле племянника, покамест тот не проснулся.
Завидев печать усталости на её лице и тёмные круги вокруг глаз, мальчик откинул одеяло и пледы только для того, чтобы стиснуть тётю в объятиях.
– Простите. Вы так намучились из-за меня. – Племянник уткнулся носом в предплечье Марии.
Она приобняла его в ответ, несмело погладив по волосам.
– Все дети иногда болеют. В этом нет твоей вины.
Илья отпрянул и, упираясь коленями в кровать, яростно замотал головой.
– Вы не хотели принимать меня к себе, боясь, что я доставлю неудобства. А я… Ой! – Мальчик схватился за лоб, приоткрыв рот от удивления.
Мария не причинила боли, только отвесила ему шутливый щелбан. Помнится, именно так поступал отчим, когда кто-либо из дворовых детишек, нашкодив, принимался оправдываться или, когда не справлялся с эмоциями, начинал плакать. Этот незатейливый жест помогал забыть о плохих переживаниях и останавливал слёзы.
– Вы чего это? – Илья окинул её подозрительным взглядом, а наткнувшись на улыбку, непонимающе надул щёки.
– Чтобы не говорил глупостей. Ты – моё дело, помнишь?
Мария не сомневалась, что и в его голове вспыхнул тот день и данная ей клятва.
«
Сколько миновало с тех пор? Год? Два? Впрочем, какая разница: отказываться от своих же слов Мария не собиралась.
– Мария Фёдоровна?
– М-м-м? – Она обратила взор к серьёзному выражению на личике мальчика.
– Можно и вы станете моим делом?
Со сладостной болью трепет проник в её грудь. Графиня взволнованно спрятала влажные ладони в складках своего платья и несколько смущённо кивнула.