Сплошная скука. Реквием по шалаве

  Еще при своем первом посещении Марии в один из приездов в Софию из дальних странствий я знал, что выполняю именно такой ритуал, одинаково тягостный для обеих сторон. Она никогда не проявляла ко мне ни тени дружелюбия, и не только в силу той странной ревности, которую проявляют иные жены к близким друзьям своих супругов. Для нее я был олицетворением той невидимой инстанции, которая отняла у нее мужа, оторвала его от семейного очага и превратила в нечто свое. И теперь, когда случилось непоправимое, было бы глупо надеяться, что в этом доме, где я и прежде не мог жаловаться на чрезмерное радушие, меня встретят с распростертыми объятиями.

  Как я и предвидел, Мария встретила меня с ледяной холодностью, неохотно ввела в небольшую, скромную, но чисто прибранную прихожую, села у окна и с унылым видом положила руки на колени, тогда как я устроился в углу между радиоприемником и фикусом, выбрав, может быть совершенно несознательно, самое темное место в комнате.

  Женщина сидела молча и ждала, пока я заговорю, отчего мне было очень не по себе, я чувствовал себя обвиняемым, так как, в сущности, говорить было не о чем, и то единственное, чем я мог поделиться, едва ли доставило бы удовольствие хозяйке, поскольку в доме повешенного о веревке не говорят.

  Кое-как я все же вышел из положения. Спросил, как Боян, чем бы я мог им помочь.

— Ничем. Разве что вернешь мне мужа, — отрезала она.

— Я бы с радостью, будь это в моих силах...

— Да, это не в твоих силах. Ты и другие вроде тебя способны только убивать, а воскресить вы не в силах.

— Не мы убили Любо... — возразил я.

— Вы его убили! Вы!.. 

Я промолчал, потому что спорить при создавшемся положении не имело смысла. Женщина тоже молчала, и мы сидели какое-то время, глядя в разные стороны, словно язык проглотив, и в прихожей было так тихо, что мерное бульканье воды в радиаторе отопления звучало почти оглушительно. Я невольно перенес взгляд в ту сторону и заметил, что кран пропускает воду — капли уже образовали небольшую лужицу на паркете.

«У вас течет радиатор», — хотел я было сказать, но вовремя проглотил эту глупую фразу и с удивлением осознал, что мне свойственно вспоминать о Любо везде и всюду, в самых различных местах, при всевозможных обстоятельствах, а вот здесь, в его собственном доме, я был не в состоянии о нем думать. Эта женщина вытесняла его из моего сознания, она заставляла меня думать не о нем, а о ней самой, а поскольку о ней мне думать не хотелось, я предпочитал сидеть так вот, с пустой головой, и вслушиваться в глухое бульканье радиатора.

— Ты бы рассказал мне хоть, какие-то подробности, — сухо проговорила Мария, когда молчание слишком затянулось. — Эти ваши затасканные слова вроде «при выполнении служебных обязанностей» и прочее, может быть, годятся для некролога, но для меня они ничего не значат.

— Я полагал, что тебе уже все известно.

— Приходили тут как-то, но я не стала их слушать. И вообще, я без них обходилась и теперь обойдусь...

— Ладно, — примирительно кивнул я. — Если ты интересуешься...

— Я не интересуюсь. Нисколько не интересуюсь. Абсолютно не интересуюсь, понимаешь! После того что случилось, мне решительно все равно, как и почему это случилось! Но Любо оставил сына. Сын растет. И когда-нибудь ему захочется больше узнать о гибели отца. Я должна ему что-то ответить!

  Я снова помолчал, чтобы дать ей успокоиться. Потом рассказал про смерть Любо. Очень коротко. Женщина слушала с полным равнодушием, продолжая глядеть в сторону, на противоположную стену, где висела старая фотография в дешевой рамке. Фотография не Любо, а молодой женщины в кружевной блузке; на круглом миловидном лице застыла невыразительная улыбка, словно по заказу фотографа. Снимок изображал Марию былых времен.

  Я закончил свой рассказ, и в тот же миг теперешняя Мария перестала созерцать ту, какой она была когда-то, и впервые посмотрела на меня в упор.

— А зачем было посылать его туда, к тем типам?

— Они действовали против нашей страны. Кому-то надо было пойти и обезвредить их — Любо, мне или кому-то другому...

— Однако же ты вернулся, правда? А Любо остался...

  Так в общих чертах прошла наша первая встреча. Что касается второй, которая должна была состояться два года спустя, то она вообще не состоялась. Однажды зимним вечером я увидел с улицы, что в квартире на втором этаже горит свет, тут же поднялся по лестнице и позвонил, но мне не открыли — вероятно, посмотрели в глазок и установили, кто пришел. Я позвонил еще раз-другой и удалился. Когда вышел на улицу и снова посмотрел вверх, окна уже не светились.

И вот мне предстоит третий визит. К чему такая настойчивость, могут мне возразить. Быть может, при других обстоятельствах и я бы не стал проявлять настойчивость, тем более что я не любитель стучаться в негостеприимные дома. Но в данном случае особое значение обретает одно обстоятельство. Сущий пустяк, перед которым, впрочем, собственная гордость должна смириться и отступить.