«Отстань, — мысленно отвечаю я. — Разве не видишь, что момент неподходящий».
«Не юли. Сиди».
«А какой от этого толк от того, что я буду сидеть? В няньки я не гожусь, сам знаешь».
«Не вздумай отступать, — настаивает на своем Любо. — Раз ты уже здесь, не смей отступать». Он не разговаривает со мной, он просто повторяет одно и то же как бы для того, чтобы внушить мне определенную мысль, одну-единственную — главную. До чего упорный человек. Он всегда был таким.
Паренек снова появляется в прихожей, он и теперь, как и в первый раз, торопится закрыть за собою дверь.
— Видите, что получается, — говорит он раздраженно. — Вы здесь сидите, а мать не может пройти...
— Я ухожу, — говорю я, срываясь с места.
И, поскольку во мне не умолкает настойчивый шепот Любо, добавляю:
— Давай выйдем.
— Куда?
— Пойдем выпьем по чашке кофе...
— Не могу. Не оставлю же я мать одну, возражает парень.
— Мы ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать.
— Сказал же: не могу! — упрямо твердит он.
— Вот что, мой мальчик, — говорю я с той мягкостью, которая не сулит ничего хорошего. — Я пришел сюда не ради того, чтобы делиться с тобой старыми воспоминаниями, а ради чего-то более важного. Настолько важного, что разговор этот так или иначе должен состояться. И именно сегодня.
— Именно сегодня?
— Чем скорее, тем лучше для тебя.
— Только, ради бога, не надо обо мне заботиться.
— Я не о тебе забочусь. Я думаю о твоем отце.
Окинув меня беглым взглядом, он отвечает с таким усталым выражением, словно все его упрямство вдруг иссякло:
— Ясно, это уж как водится: мертвые куда важнее живых... Ладно, подождите меня внизу.
Минут через пять я уже шагаю по бульвару Дондукова в обратном направлении, а справа от меня идет этот парень.
— Куда же мы пойдем пить кофе? — безучастно справляется он.
— Туда, где кофе не пахнет хозяйственным мылом и где разрешено курить.
— Надо же, — роняет Боян. — Такое возможно разве что в «Софии».
«А «Ялта» чем хуже?» — так и подмывает меня спросить, но, проглотив эту реплику, я охотно соглашаюсь:
— Почему бы нет? Пусть будет «София».
Каким-то чудом нам сразу удалось найти свободный столик у самого входа и сравнительно быстро получить то, что было заказано, — двойной кофе для меня и виски для Бояна. Мой сосед не производит впечатления заправского пьяницы. Он добавил к содержимому бокала почти полстакана содовой и лишь изредка отпивал по маленькому глотку, словно старался продлить удовольствие и не вводить меня в лишние расходы.
С нашего места были хорошо видны входящие и выходящие посетители, преимущественно молодые дамы и кавалеры. Однако мой спутник почти не пользовался этой возможностью и вообще не проявлял какого-либо интереса к окружающей публике. Он курил, рассеянно смотрел на площадь сквозь витрину, и его лицо выражало досадливое смирение человека, решившего до конца вытерпеть испытание, уготованное ему судьбой.
— Ты, наверное, давненько не был на могиле отца?— небрежно спрашиваю я (таким тоном обычно спрашивают: «Ты давненько не постригался?»).
— Ни разу не был там после похорон. Не любитель я ходить по кладбищам.
— Я тоже. Но позавчера мы провожали в последний путь нашего умершего сотрудника, и я попутно наведался туда. Обелиск совсем рассохся, а надпись почти начисто смыли дожди. Мать, как видно, тоже там не бывает.
— Нет. Никогда.
— Это, конечно, мелочи, — поясняю я со свойственной мне сговорчивостью. — И ты зря говоришь, будто мертвые для нас важнее живых. Но среди мертвых есть такие, о которых нелишне вспоминать время от времени. Я не сомневаюсь, ты тоже о нем вспоминаешь, хоть и не бываешь на кладбище.
Молодой человек не говорит ни да ни нет, продолжая рассеянно глядеть на площадь с таким видом, будто ничего не слышал, Потом он на какое-то мгновенье задерживает взгляд на мне и опускает глаза на свой бокал.
— Понимаете... мне ничего не стоит сказать «вспоминаю», и это, верно, было бы одинаково приятно и вам и мне. Но вся штука в том, что я не вспоминаю... или вспоминаю очень редко. И вообще чего ради вспоминать человека, которого ты почти не знаешь, несмотря на то, что он приходится тебе отцом...
Погасив сигарету, он отпивает небольшой глоток виски и снова погружается в созерцание своего бокала, тогда как я размышляю над только что сказанным. Какие стройные суждения. Сразу видно, университетские лекции и пухлые книги уже дают свои плоды.
— Но мать, наверное, иногда рассказывает тебе о нем.
— Да. Только не вообразите, что она рассказывает о его подвигах. Их совместная жизнь была сплошным кошмаром, потому что она домогалась одного, а он делал другое, и мне уже осточертело выслушивать ее жалобы на то, как она без конца настаивала, чтобы он подыскал для себя более спокойное место, а он делал по-своему и в конце концов испортил жизнь и себе и ей, и так далее, и так далее... Что вы хотите, если она всегда его любила и ненавидела в одно и то же время, она и по сей день любит его и ненавидит, и это будет продолжаться до самого конца.
— А ты как об этом думаешь?