Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Ты так полагаешь? Зря. Потому что деньги, которыми Пепо поделился с гобой и не знаю с кем еще, он украл у своего отца. Теперь отец подает на вас в суд и... Впрочем, эту тысячу левов я уже внес от твоего имени, чтоб тебя не таскали на допросы и по судам...

— Вы меня ставите в очень неловкое положение... Я же вас не просил!

— Ты сам себя поставил в неловкое положение. И дело тут не в деньгах. Деньги ты мне вернешь, когда сможешь. Однако тебе хорошо известно, что есть и другие вещи, более серьезные.

Боян молчит потупившись.

— И по этому поводу тебя уже дважды вызывали в милицию, не так ли?

Он молчит, все так же неподвижно глядя перед собой.

Я собираюсь продолжать, только вдруг, безо всякой надобности, снова вспоминаю тот вечер в пастушьей хижине: холодное дыхание ночи, хлещущий дождь снаружи, красные огоньки сигарет и до странности неожиданный вопрос Любо: «Эмиль, а что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем?».

Глупости, дорогой мой. Ты лучше скажи, что нам делать теперь, когда твой сын стал наркоманом.

Глава 2

— Этот центр в Мюнхене, конечно же, должен быть обезврежен, — произносит генерал. — И, разумеется, искать подходы к нему надо крайне осторожно. Кого туда послать, ума не приложу...

Он напряженно всматривается в пространство светло- голубыми глазами, почти неприлично голубыми, для генерала. Потом оборачивается ко мне, щурится и говорит:

— Тебя, что ли?

Шеф всегда щурится, когда хочет скрыть веселые огоньки в глазах, но мне хорошо знакомы привычки генерала, и нет надобности следить за его взглядом.

— Вы шутите, — тихо отвечаю я.

— Почему бы не пошутить над тобой, горемыкой, осужденным на канцелярскую работу.

Я не протестую — определение вполне верное, как мне кажется.

— А ты недурно справляешься с этой канцелярской работой.

— Что мне остается? — уныло соглашаюсь я.

Вид у меня, должно быть, весьма сокрушенный, потому что генерал неожиданно хохочет — недолго и негромко, как обычно.

— Кофе будешь пить?

Мы покидаем письменный стол с его строго служебной обстановкой и располагаемся в темно-зеленых креслах под темно-зелеными листьями ухоженного канцелярского фикуса. На столике, кроме двух чашечек кофе, дымится небольшой кувшинчик — знак внимания со стороны секретарши, которая помнит, что мне одной чашки кофе недостаточно.

— Может, закуришь? — спрашивает генерал и открывает большую коробку с экспортными сигаретами.

Эта помпезная коробка пылится здесь с прошлого года, если не дольше, и шеф прекрасно знает, что я ни разу не посягнул на его изысканные выветрившиеся сигареты, но вопрос «может, закуришь?» чисто протокольная фраза в этом кабинете, которая означает «можешь курить». Вежливо отклонив предложение, закуриваю свои. Отпив кофе, генерал переводит взгляд на меня и снова смеется.

— Вам смешно. Но если бы вы знали...

— Я рад за тебя, — прерывает меня шеф. — После такой истории, как эта, копенгагенская, другой бы на твоем месте годился бы только в пенсионеры. А тебе уже не сидится тут, хотя еще и года не прошло с тех пор.

— Что ж, человек вправе дорожить своей квалификацией, товарищ генерал.

— Не отрицаю, только боюсь, что тебе придется на время переквалифицироваться. — Видя, что я собираюсь что-то сказать, шеф предупреждающе поднимает руку и добавляет: — Я не сказал «отныне и навеки», а «на время». Начнем с того, что те места, где ты работал до настоящего* времени, стали для тебя запретной зоной. Да и в другие тебя послать не так просто... Ты уже меченый, Боев.

— Понимаю. И ни на что не претендую, кроме одного: не обращайтесь со мной как с инвалидом.

— А с тобой так никто и не обращается. Потому-то, между прочим, я тебя и позвал...

Генерал берет одну из своих подопревших, выветрившихся сигарет, долго рассматривает ее, словно колеблясь, то ли закурить, то ли нет, потом кладет ее обратно и откидывается в кресле.

— Сегодня утром мы говорили с генералом Антоновым из контрразведки и решили возложить на тебя одну задачу, которая несколько оторвет тебя от бумажных дел. Тем более, что ты уже располагаешь некоторыми данными, полученными, правда, по другой линии, о достойных внимания объектах.

В моем взгляде явное недоумение, но я молчу.

— Я имею в виду наркоманов, упомянутых третьего дня, когда речь шла о сыне Ангелова. Кстати, он уже порвал с этой шпаной?

— Почти. Во всяком случае, старается избегать их.

— Ясно: он будет их избегать, а они будут искать его общества. Но об этом позже. Сейчас интересно другое: последнее время к этой шайке стал липнуть какой-то западный турист. Молодой человек, мать — болгарка, отец — иностранец. К нам приезжает уже второй раз, и в обоих случаях — через Стамбул. У них теперь мода ездить в Стамбул глотать наркотики. Но этот наезжает в Болгарию, остается тут по месяцу и больше, вступил в связь с одной девчонкой из этой же шайки и, что особенно бросается в глаза, поддерживает контакт с их посольством.

— Если он у них частый гость, едва ли они пользуются его услугами.