Сплошная скука. Реквием по шалаве

Молодой человек опускает глаза, и я некоторое время рассеянно наблюдаю за ним, раздумывая над тем, с чего же мне начать. Обычно, когда я принимаюсь за какое-то дело, мне заранее известно, с чего я начну и как буду действовать дальше, но роль няньки мне совершенно незнакома, вот чем объясняется моя неуверенность. Едва сделав шаг, я начинаю думать о следующем, как в эти минуты, когда я рассеянно наблюдаю за этим парнем.

Он стройнее Любо, более худой и хрупкий, чем отец, но когда смотришь на его лицо — вылитый Любо. Такие же черные, чуть нахмуренные брови, такой же прямой нос, тот же упрямый подбородок. Только на лице Любо годы оставили неизгладимый след: оттого, что в зной и туман подолгу всматривался в даль, на его лбу и у рта легли глубокие морщины, — морщины, которые образуются, когда мы невольно сжимаем челюсти, мучительно проглатывая страдания и боль, морщины от напряженных раздумий и от всего того, что приходится подавлять в себе, поскольку это касается тебя одного и со служебной точки зрения особого значения не имеет. А лицо сидящего напротив паренька такое чистое, что кажется лишенным всякого выражения. Жизнь только начинает писать по этому лицу, и единственный след, который она успела оставить на нем, — небольшой шрам, на лбу, у самого виска.

— Опасно тебя стукнули, — замечаю я, указывая на отметину. — Это что, спортивный трофей или дружеская потасовка?

— Ни то, ни другое. — Он впервые выдает какое-то подобие улыбки. — Шлепнулся на тротуаре в прошлом году, когда был гололед, и осталась ссадина. Врач сказал, если б я стукнулся чуть покрепче, мне бы не встать. До чего глупо бывает: поскользнулся — и крышка.

— Действительно глупо.

— Впрочем, как все остальное, — добавляет юноша.

— Все?

— А разве нет? Люди суетятся, обзаводятся всяким барахлом, копят деньги на квартиры, покупают машины, и, едва успев нажить все это, умирают. Ну разве не глупо?

— Да, конечно, если все сводить только к машинам да барахлу. Но жизнь не только в этом.

— В чем же еще? В красоте и благородстве? — В его тоне слышатся нотки раздражения. — Красота и благородство встречаются разве что в книгах.

— Ну хорошо. Как же ты представляешь свою собственную жизнь?

— Никак. Прежде я думал стать журналистом, а теперь и на это махнул рукой, хотя... если не будет слишком трудно, то, может, и стану. Впрочем, не все ли равно, кем быть, журналистом или учителем...

— Да-а-а... — опять вздыхаю я и, чтобы выиграть время, предлагаю: — Еще виски?

— Теперь я бы предпочел кофе.

Заказываю два двойных кофе и тем самым выигрываю еще немного времени.

— А как твои университетские дела? — по-свойски спрашиваю я, глотнув остывшей и не слишком вкусной жидкости, чем-то все же похожей на кофе.

Парень тоже отпивает из своей чашки и делает небольшую паузу, словно колеблется, то ли соврать, то ли сказать правду. Потом все же сознается:

— Так себе... Во время зимней сессии схватил две двойки.

— Значит, тебя лишат стипендии.

— Проживу как-нибудь и без стипендии.

— А чем ты занимаешь в свободное время?

— Ничем.

— Так-таки ничем?

— Сижу себе.

— В кафе?

— В кафе или дома...

— Читаешь?

— Читаю. Только не учебники. Не знаю почему, но в последнее время с учебниками я не в ладах.

— А комсомольская жизнь?

— Комсомольская жизнь? Осенью меня чуть было не исключили.

— За что?

— А за то, что не захотел поехать с бригадой на стройку. И еще за какие-то пустяки.

— Да-а... — вздыхаю я в третий раз. — Безотрадная картина.

— Не спорю, — пожимает плечами Боян.

Он протягивает руку, и я подаю ему сигареты.

— В конце концов, пока что ничего страшного не случилось, — обобщаю я и тоже закуриваю. — Если ты склонен взять себя в руки...

— Надеюсь, университет я кое-как закончу. А потом...

— Да. Только твои беды, как ты сам понимаешь, на этом не кончаются.

Он не возражает и вообще ничего не говорит, потому что, очевидно, с самого начала догадывается, куда я клоню. Поэтому я прихожу к мысли, что пора наконец приступить к главной теме.

— Кафе и все прочее — это еще не самое худшее, — замечаю я. — Но вот конкретно кафе «Ялта» и тамошняя компания могут и в самом деле оказаться для тебя роковыми.

— Давайте не будем драматизировать, — тихо возражает Боян.

— Да, да, разумеется, — добродушно соглашаюсь я. — Беда, однако, в том, что ситуация, в которой ты находишься, действительно драматична, чтобы не сказать — трагична.

— Вот, оказывается, до чего я докатился? — вскидывает брови молодой человек.

— К сожалению, ты действительно не отдаешь себе отчета, до чего ты докатился. Это, очевидно, объясняется тем, что ты еще многого не знаешь. Но главная беда заключается в том, что ты просто утратил чувство реальности.

Он молчит, терпеливо ожидая, что же будет дальше.

— Ты только что рассказывал мне про то, как случайно поскользнулся и получил на память этот небольшой шрам. Но послушай, мой мальчик, ведь ты теперь снова поскользнулся, в переносном смысле, конечно, да так поскользнулся, что и в самом деле можешь очутиться... не знаю где. Мало того, один из твоих дружков по «Ялте», некий Пепо, недавно всучил тебе тысячу левов.

— Это касается только меня и Пепо.