Сплошная скука. Реквием по шалаве

Дом этот вполне можно причислить к тем казенным безликим постройкам, возведенным в начале пятидесятых годов, которые при тогдашней бедности казались образцом уюта. Я неторопливо поднимаюсь по неприветливой лестнице, ощущая отвратительный зимний запах шлака, выгребаемого из кухонных печек, и протухших в подвалах солений. Сколько ни медли, до второго этажа, как и во всяком доме, не так далеко. Звоню. Тишина. Затем изнутри доносится неясный шум и какой-то тревожный разговор, потом снова тишина — и опять шум, теперь уже в тамбуре. Должно быть, заглядывают в глазок, хотя нет, дверь внезапно распахивается, и на пороге появляется стройный юноша с красивым нахмуренным лицом. Удивительно знакомое и в то же время совсем чужое лицо. Оно напоминает мне Любо, но отдаленно...

— Что вам угодно?

— Я бы хотел видеть товарища Ангелову. Я друг вашего покойного отца.

— Очень жаль, но мама больна.

Холоден, как мать. Правда, более вежлив.

— Впрочем, мне бы и с вами хотелось поговорить.

— А!..

В этом возгласе — колебание и замешательство. И, поскольку никогда не знаешь, чем колебание может кончиться, я прибегаю к своей профессиональной бесцеремонности и делаю шаг вперед, точно меня уже пригласили. Молодой человек машинально отступает — очко в мою пользу.

— Нам сейчас не до гостей, — неприязненно бормочет парень. — Но раз уж вы пришли...

Он продолжает отступать, невольно давая мне дорогу, а оказавшись в прихожей, закрывает дверь, ведущую, вероятно, в комнату больной.

Может быть, Мария в самом деле нездорова, потому что даже мой нос курильщика улавливает в воздухе застоявшийся запах валерьянки и вообще аптеки. Обстановка в прихожей изменилась до неузнаваемости — к худшему, я хочу сказать. Батистовые шторы на окнах стали серыми от пыли, книги лежат на столе вперемешку с грязной посудой, в углу валяется обувь, на диван брошен поношенный дамский халат, на полу мусор, стены в грязных пятнах — все говорит о том, что тут давно бытует мерзость запустения.

— Я же сказал, что нам сейчас не до гостей... — снова бормочет парень. — Мне просто неудобно принимать вас в такой обстановке... Но раз уж вы пришли...

Мало сказать пришел, я уже уселся на своем любимом месте, в углу, между радиоприемником и фикусом, чьи листья, как и все вокруг, остро нуждаются в мокрой тряпке.

— Не смущайся, дружок, — говорю я, делая вид, что никакого беспорядка не заметил. — Я закоренелый холостяк, и, если в доме немного не прибрано, это на меня не производит особого впечатления. 

Несколько успокоенный моей непринужденностью, парень садится на краешек кушетки и ждет, когда я расскажу о цели своего визита. Он не спросил, как меня зовут, вероятно, догадываясь, кто я такой, и тем не менее я все же рискнул представиться.

— Ты, должно быть, меня не помнишь, потому что, когда я тебя видел в последний раз, ты был вот такой бутуз, но, может быть, что-нибудь слышал обо мне. Я Эмиль.

— Слышал, конечно...

  Он как-то вяло кивает. И в его взгляде, явно избегающем меня, также сказывается какая-то вялость. И в выражении этого красивого, немного бледного лица видна то ли апатия, то ли рассеянность, то ли обычная усталость.

— Может быть, это тебя не интересует, но в то время, когда твой отец узнал о твоем рождении, мы были с ним вместе там, в горах, на границе.

  — Любопытно.

— Я отлично понимаю, что ничего, любопытного ты в этом не видишь, однако обязан рассказать все, чтобы тебе было яснее то, о чем я расскажу дальше.

Парень покорно склоняет голову, давая понять, что готов вытерпеть до конца мои излияния.

— Той самой ночью нам предстояло драться с бандитами, стреляться с ними почти в упор по принципу «ты или я», а когда на рассвете все утихло, знаешь, что сказал мне твой отец?

Юноша продолжал сидеть все с тем же безучастным видом, склонив голову.

— «А я уж подумал, мне хана! В эту ночь, Эмиль, я испытал страх. Испугался, что малый останется сиротой ». И много лет спустя, когда враг подло нанес твоему отцу удар в спину, мне довелось быть с ним и в его последний час...

Это мое почти торжественное вступление неожиданно повисает в воздухе, потому что в следующее мгновенье из соседней комнаты доносится какой-то шум, затем слышится возглас «Боян!», и парень опрометью кидается туда, захлопывая за собою дверь.

Судя по всему, Мария и в самом деле больна, и я начинаю чувствовать себя неловко, я готов дать отбой, проститься наспех, отложив визит до более удобного времени. Но прежде чем вернулся Боян, в комнате появляется Любо.

Он не впервой выкидывает со мной подобные номера. И если в данную минуту я все еще нахожусь в этой запущенной квартире, торчу тут, в углу, между допотопным радиоприемником и пыльным фикусом, то причиной этому вечная его привычка внезапно появляться на моем пути, что-нибудь доказывая мне и убеждая. Это, конечно, не значит, что я его вижу в буквальном смысле слова, что я страдаю галлюцинациями, однако мне кажется, что я ощущаю его присутствие всем своим существом, своим нутром чувствую его беззвучные, но вполне отчетливые слова:

«Сиди. Не смей отступать».