Сплошная скука. Реквием по шалаве

— Да, разумеется. Но ходит он туда не часто. Нанес один-единственный визит, но какой: продолжительностью в четыре часа с половиной. И не ради того, чтобы полистать журналы. Все это время он провел в кабинете Томаса.

— Многовато для одного визита, — признаю я. — Только не исключено, что все эти четыре с половиной часа ушли на игру в вопросы и ответы. Томас ту? человек новый, притом совершенно изолированный, так что неудивительно, если он пытается выудить максимум информации из этого типа, шляющегося повсюду и уже стакнувшегося с нашими красавчиками.

Это свое замечание, как и предыдущее, я делаю не для того, чтобы сообщить нечто такое, чего генерал не знает, а просто чтобы вслух отметить возможность тех или иных обстоятельств. И это весьма характерно для наших разговоров.

— Бесспорно, — кивает шеф. — Пока что у нас нет никаких данных, что Томас возложил какую-то задачу на этого туриста, Чарли его зовут или как там, не помню. Но когда перед тобой, с одной стороны, банда наркоманов, а с другой — западный дипломат и между ними болтается некий Чарли, возможно выступающий в роли связного, то можно ли закрывать глаза на это?

Он тоже не говорит ничего такого, чего бы не знал я, но это макетирование обстановки вносит определенную ясность и представляет собой часть обычного ритуала, так же как этот его небрежный жест, побуждающий меня налить себе вторую чашку кофе.

— С наркоманами на первых порах надо держать ух востро, — тихо говорит генерал. — Они могут представлять опасность не только в бытовом отношении.

— Да, но они могут представлять опасность и для того, кто их использует, — продолжаю я развивать другую версию. — А Томас опытный разведчик, он не может не знать, что наркоман — это палка о двух концах.

— Верно. Но у Томаса нет выбора. А раз у него нет выбора, то не исключено, что он решится прибегнуть к помощи этого отребья.

Шеф наклоняется вперед, снова берет экспортную сигарету, но, прежде чем я собрался поднести ему зажигалку, опять кладет ее в коробку.

— Естественно, может оказаться, что ничего такого тут нет. Однако мы обязаны знать, что есть и чего нет. Во всех случаях было бы не вредно повнимательней разобраться, что он за птица, этот Томас, и присмотреться к его поведению. В первые недели после приезда он где только ни появлялся, а потом вдруг присмирел. Почему?

— От невезения, а может, нашел что искал.

— Да. И даже если.ничего не нашел, все равно он не станет сидеть сложа руки. Так что, как видишь, дело не в одних наркоманах. Впрочем, в ведомстве Антонова ты получишь более подробные данные.

Последняя фраза означает, что разговор окончен. Я залпом выпиваю содержимое чашки, чтоб добро не пропадало, и встаю.

— Давеча ты несколько уклончиво ответил мне относительно мальчишки Ангелова, — замечает генерал и тоже встает. — Или ты уже поднял руки?

— Трудно вырвать человека из одной среды, если не можешь предложить ему другую, — неохотно отвечаю я.— Вы же сами сказали, он будет избегать их, а они будут преследовать его. Словом...

— Словом, такое дело одним назидательным разговором не решить, — делает вывод шеф вместо меня.— Понимаю. Но ты ведь тоже не из тех, что бросают повозку среди грязи, верно?..

И он смотрит на меня своими ясными глазами, как бы стараясь убедиться, что не ошибся в своей оценке.

* * *

— Ты, говорит, не из тех, что бросают повозку среди грязи...

— А в сущности, я именно так и поступил — бросил повозку среди грязи.

— Вытащишь, — успокаивает меня Борислав и шумно сосет свой янтарный мундштук. Точнее говоря, сосет 271 воздух, потому что мундштук его пуст. Борислав вот уже в который раз тщетно пытается бросить курить и в кризисные моменты обманывает себя этим пустым мундштуком.

— Легко тебе рассуждать. Был бы ты на моем месте...

— Ведь малый больше не принимает морфий?

— Обещал не принимать. И пока вроде не нарушает обещания. Пока. А завтра? А через месяц? Ты перед табаком не можешь устоять, а он...

После этого сокрушительного довода я неторопливо распечатываю вторую сегодня пачку сигарет, щелкаю зажигалкой и с наслаждением закуриваю.

Мы сидим друг против друга за нашими письменными столами, так что мои повадки курильщика у Борислава на виду, и я чувствую, что он, того и гляди, запустит мундштуком мне в голову.

— Губит себя, несчастный!.. — бормочет он с легким презрением и пытается углубиться в лежащие перед ним бумаги.

— Скверно, что мне не удается найти ему другую компанию, — возвращаюсь я к тому же. — Говорил там, чтобы им занялись по молодежной линии... Ребята пошли к нему, пробовали увлечь его чем-нибудь, но он на в какую — совершенно некоммуникабельный. То ли от природы, то ли стал таким — но абсолютно некоммуникабелен. А когда человек один...

— Когда человек один?.. — сердито прерывает меня Борислав. — А ты пробовал прикинуть, сколько в этой жизни ты был один? Не дней и не месяцев, а сколько лет?

— Ну вот еще... Сейчас ты начнешь мерить этого паренька на свой или на мой аршин! Нас с тобой профессия обрекала на одиночество.