Сполохи

— Ох, верно баишь, Сидор. Хучь я и духовный отец архимандрита, а не мне почет. Истину баишь, сын мой. Бывало, при отце Илье, царство ему небесное, жили припеваючи. Строг был Илья, непереносен порой, да нас, стариков, жаловал. Теперя же младые иноки в чести, безнравственные бражники. Старую веру забывают, того и гляди станут служить по новым служебникам. А надоумливает на это архимандрита черный поп Геронтий.

— Полно, так ли уж? — усомнился Сидор.

Поп Леонтий недовольно сверкнул глазками.

— Ведаю доподлинно, потому как яз есмь духовный отец владыки. Возвысился Геронтий над всеми нами. А кто он был до пострига? Обыкновенный подьячий чебоксарский. Сидючи в приказах да в губных избах, учился лукавству. Заносится златоуст своей грамотностью, тщится нашего брата за пояс заткнуть, в уставщики попал. Ты говоришь — «полно»! Вот погодите, возьмет он весь монастырь за глотку, наплачетесь, обратит он вас в никонианскую веру…

Игнашка переводил выпученные глаза с отца Леонтия на Сидора, его так и подмывало сказать свое. Наконец не выдержал:

— Надо с Геронтия спесь сбить!

— Молчи! — цыкнул на него поп Леонтий — Молчи! Ты меня слушай, а сам нишкни.

Игнашка захлопнул рот, вобрал голову в плечи.

— Так-то лучше, — сказал отец Леонтий, — завтра чуть свет явись пред старцем Савватием, пади в ноги и проси слезно: служить-де у отца Левонтия боле невмоготу, замучил вовсе. Клепай на меня. Да с умом клепай-то. Чуешь? Языка особо не распускай. Проси, моли келаря, пущай сам али другой властью поставит тебя на службу к Геронтию.

Игнашка в волнении опорожнил ковшик пива, обалдело заявил:

— Ну уж дудки! Чего я у Геронтия не видал?

Поп Леонтий удрученно покачал головой.

— Дал бог помощничка…

— Да я…

— Молчи, дурак! Так надо.

— Дак ить я…

— Плеть возьму, Игнашка, коли еще какую дурь ляпнешь!

Пономарь присмирел.

— То-то. Уйдешь к Геронтию, станешь служить ему честно. Прикинься овцой, исполняй все, что укажет, добейся милости. А меня избегай.

Игнашка хлопал белесыми ресницами, поп Леонтий продолжал, жмуря глазки:

— Но помни, ежели меня слушать не станешь, быть тебе биту. Все, что от тебя потребуется, через Сидора передам. Уразумел?.. А ты, Сидор, веди речи меж мирянами по-тонку, намекай, что, мол, Геронтий хочет служить по-новому, случая ждет, надо следить за ним позорче.

Сидор покачал головой.

— Многим люб Геронтий, потому не станут меня слушать.

— Надо, чтобы слушали. Вода и камень точит. Зарони искру сомнения в людях, и она даст плоды скорые. С одним тайком поделишься, с другим, с третьим — глядишь, люди призадумаются, а там и сами начнут твои басни перепевать. Нет ничего проще, как испачкать человека, — попробуй-ка потом, отмойся…

«Ох и стерва старикашка! — думал Хломыга, слушая попа. — Черт меня дернул связаться с ним. Улестил, деньги давал. Из-за них, из-за денег окаянных, теперь вот пляши под его дудку, черни людей. Ох, закрутила меня судьбина, дальше некуда».

— …И вот еще что, — журчал поп Леонтий. — За Никанором присмотреть не мешало бы — больно уж тихо живет бывший царский духовник, незазорно, мне такие тихие не по душе.

— Отец Никанор — старец благочестивый, содержит себя в большой строгости, — проговорил Хломыга, — но, коли уж тебе свербит, последить можно. Есть у меня на примете один человек, да за здорово живешь палец о палец не ударит.

— А ты посули, посули. Очень мне хочется знать, что у отца Никанора на уме.

— Посулить-то можно… — Сидор почесал в затылке, сощурился насмешливо: — Самого-то тебя небось отец Никанор к себе не допущает?

— «Не допущает, не допущает», — забрюзжал поп Леонтий. — Твое какое дело? Ладно уж, за мной не пропадет. Расстарайся, Сидореюшко. А что с Геронтием делать, я знак подам.

2

Сразу после смерти архимандрита Ильи стал отец Никанор докучать государю просьбами, дабы отпустил Алексей Михайлович его, старого, на покой в родную соловецкую землю, и в конце концов добился своего. Царь милостиво разрешил своему духовнику ехать на вечное жительство в древнюю обитель, и Никанор, теперь уже бывший саввинский архимандрит, в сопровождении верного Фатейки Петрова подался в полуночную сторону, где за поморскими лесами и болотами, за кипенью сулоев — водоворотов Онежской губы — ждала его беспокойная и странная жизнь.

Сошедши на святую землю Зосимы и Савватия, Никанор распростерся на ней ниц и поцеловал ее. Он не стал ликоваться с ней по-монашески, а благоговейно поцеловал, как сын целует свою мать. Теперь можно было обо всем неспешно подумать, рассудить и взвесить.

Уже в первые месяцы Никанор узнал, что назначение Варфоломея в обители встретили по-разному. Одни вздохнули, освободившись от тирании Ильи и ожидая установления строгих, но справедливых порядков, другие восприняли это как оскорбление их собственного достоинства, а среди третьих обнаружились великое шатание и разброд, и они готовы были поддержать того, кто окажется сильнее…

Шли годы. Черный собор обновился. В усолья, на промыслы и подворья назначались новые приказчики, любимцы архимандрита, и оттого число недовольных новым настоятелем росло.