Сполохи

— Отгулял детинушка…

— Что ты говоришь, дедко? — забеспокоился Егорка. — Куда же его теперь?

Старик посмотрел на солдата слезящимися глазами.

— Эх, парень, много за ночь виселиц да плах понастроили. Мно-ого…

Так вот почему стучали всю ночь топоры! Стало быть, царь-государь разобрался, как обещал, да только с другого конца.

Старик запер двери снаружи, но Егорка, приложившись к щели, спросил:

— Дедушка, а дедушка!

— Что тебе, сынок?

— Неужто в самом деле?.. — голос у Егорки сорвался.

— Да уж так оно. Вешают вашего брата, головы рубят. Мартьяна Жедринского да Мишку Бардакова, который сына Шорина в Коломенское привез, удавили, словно собак. Куземку Нагаева, стрельца, да Лучку Жидкого сказнили, да еще многих других. По Москве кровища хлещет, удавленники болтаются… Страшно жить стало, сынок…

— А Поливкина как?

Но стрелец уже отошел от двери, потому что на дворе раздался злобный окрик:

— Эй, караульный, ты о чем там шепчешься? Вот я ужо!..

Провка обхватил голову ладонями, закачался из стороны в сторону, замычал, вдруг вскочил, бросился к окошку, надрывая горло, закричал:

— Отпустите нас! Не виноватые мы! Не виноватые!

Егорка оттащил его от окна, и Провка, бородатый мужик, расплакался, уткнувшись лицом в трухлявую солому.

— Да полно тебе, авось обойдется. Да, конечно же, обойдется, — Егорка неумело, как мог, утешал товарища…

К вечеру их вывели из подклета и провели в низкую, сложенную из толстенных бревен избу. Пройдя несколько ступенек вниз, они очутились в просторном помещении с закопченным потолком. Пол и стены в одном углу были сплошь в каких-то темных пятнах. Там горел очаг, освещая мрачную горницу трепещущим багровым светом, из очага торчали железные пруты, над огнем на крюке висел большой котел с кипящим маслом. С потолка свисала толстая веревка с петлей, под ней лежало бревно обхватом в аршин, обвязанное ремнями. Рядом на лавке валялись клещи, кнуты, ремни… Солдаты в страхе перекрестились, ибо сразу же сообразили, что попали в пытошную: отсюда, говорят, если и выйдешь живым, то на всю жизнь — калекой.

В глубине избы за длинным столом грузно опирался на локти думный дворянин, за высоким воротником и низко опущенной на глаза шапкой не разглядеть лица. В сторонке на маленькой скамье пристроился молодой подьячий, на колене чистый столбец бумаги, за ухом перья. А у самого входа сидел капитан Онисим Панфилов, поставив меж ног тяжелый палаш.

Солдат подтолкнули в спину, поставили лицом к дворянину. Тот долго молчал, исподлобья разглядывая узников.

— Кто? — наконец спросил он глухо.

Егорка собрался с духом, превозмог страх:

— Солдаты полка Аггея Шепелева, — громко и отчетливо произнес он.

— Твои? — обратился дворянин к Панфилову.

Капитан нехотя поднялся, подошел к узникам, пристально поглядел на них.

— Мои, Иван Офонасьевич, копейщики это — Егорка Поздняков да Провка Силантьев.

— Который Егорка?

Капитан ткнул пальцем, отошел, снова сел у дверей.

— Отвечай, образина, что делал в Коломенском?

Егорка тряхнул кудрями.

— Ничего не делал. Как пришел, так и ушел с ним, с Провкой. Нас стрельцы по дороге домой взяли.

Подьячий, склонившись, строчил пером по бумаге, перо поскрипывало, потрескивали в очаге поленья.

— Думаешь, поверю?

— Воля твоя, думный…

— Моя, то верно, — дворянин поднял голову, и Егорка узнал в нем Прончищева.

«Теперь пропадем, — с тоской подумал он, — этот из нас душу вынет».

— Коська! — позвал Прончищев.

Из темного угла появился медвежьего вида, в рубахе до колен, лысый, с растрепанной бородой заплечных дел мастер, глаза под низким лбом были тусклы, как у покойника. Солдаты глядели на него как завороженные, тесно прижавшись друг к другу плечами.

— Иван Офонасьевич, дозволь слово молвить, — раздался голос Панфилова.

Прончищев запыхтел, потом высморкался на сторону, подумав, кивнул головой.

— Молви.

— Это добрые солдаты, право дело. Знаю их давно. Надежные. Так мыслю по глупости ушли в Коломенское.

— По глупости, — пробурчал Прончищев, — вот за ту глупость и ответ держать станут.

— Истинный Христос, то добрые солдаты, право дело.

— Добрые! — вскричал дворянин и с силой ударил по столу. — Государя чуть до смерти не убили. А кто из них царя за грудки брал, кто об руку с ним бился? Они мне все скажут!

«Кончено, — мелькнуло в голове у Егорки, — разденут — пуговицу найдут, тут мне и смерть…»

— Не веришь ты мне, Иван Офонасьевич, — с досадой сказал Панфилов, — а надо бы поверить-то. Я слуга великого государя верный.

— Песковского, прапорщика, небось не выгораживал, когда его под батоги послали.

— Я и этих не выгораживаю. Знаю — не виновны. А Песковский невесть зачем в Коломенское подался, приказ полковника не выполнил, солдат бросил. А я роту собирал, в Москве держал, чтоб не встревали.

— А этих?

— Эти… Эти были посланы к сторожеставцу, да толпа их силой захватила, право дело. Силой-то даже купцов вели, лучших посадских людей.

Опять замолчал надолго Прончищев, спрятав лицо в воротник.

Коська тем временем, не торопясь, обтирал ветошью кнут, гладил рубцеватые грани.