Спонтаноиды

Далее: мудак – это кадровая привилегия власти. Нигде мудаки так густо не сосредотачиваются, как вокруг власти. Они там нужны, как воздух, потому что кроме них никто не может стойко и упорно, всю жизнь, делать глупости и подлости. Кроме того, мудак боится и преследует умных, а власти это всегда выгодно. Мудаку не надо ничего объяснять, ему надо только поставить задачу. Если же и задачи с первого раза не поймёт, – дать по кумполу так, чтобы зазвенел, загудел хорошенько, и он начнёт-таки исполнять. В свою очередь, умные чуют мудака нутром и избегают их, – переделать-то его невозможно, это врождённое. А вот великие лидеры, выдвинутые Богом или народом, это понимают и мудаков привечают и используют. Они чуют мудака с первого взгляда, и держат его на таком месте, где не мудак не выдержит. И он знает, что его держат только потому, что он мудак. Таким образом, вокруг власти создаётся непробиваемый, железо-бетонный экран из мудаков. И заметь, это происходит по всей земле, от диких племён до высших цивилизаций.

А поскольку быть при власти означает быть при ресурсах, все мудаки, в зависимости от уровня власти, к которому они присосались, имеют всё, что из этого уровня можно извлечь всевозможными способами. В результате мудаки становятся самой обеспеченной категорией населения. Они повсеместно вводят свои идиотские порядки, прикрываясь заботой о человеке: именно они придумали и ввели длительное закрытие торговых точек на учёт, перерывы на обед в магазинах и особенно на предприятиях общепита в обеденное время, а также в парикмахерских, прачечных и разного рода мастерских, куда надо сбегать на минутку именно в обед. Они же изобрели для всех учреждений и касс маленькие, низко расположенные, словом, идеально неудобные для общения с населением окошечки, сквозь которые звуки их голоса не могут достигнуть ушей бедных нервничающих клиентов. Не говорю уж о том, что именно мудакам принадлежит честь идиотской традиции вешать над своим рабочим столом портреты действующего властелина.

У нас же, в России, эти процессы усугублены нашей склонностью к крайностям, и поэтому при власти сосредотачивается так много мудаков, что время от времени это количество переходит в качество: они проталкивают своих на самый верх, и тогда наша власть превращается в Заговор Мудаков. Не злодеев, замышляющих всеобщее обнищание, не «агентов влияния» с их политическими диверсиями по указке из-за океана, а своих, наших, родных мудаков, страшнее которых для страны нет. Этот заговор не составлен, не написан, не заучен наизусть, – у него нет текста, он интуитивен и скрыт от других за пределами рассудка. Мудаки же безошибочно чуют друг друга именно подкорковым чутьём, как будто смесь глупости и подлости имеет свой, только им доступный запах, их пароль. Они подсознательно вынюхивают друг друга, кучкуются, выталкивая из своих косяков «чужих», этого запаха не имеющих. В такие времена с самого верха раздаются ни с чем несообразные, немыслимые по своей глупости призывы и приказы: то догнать и перегнать Америку, то немедленно заменить все металлы на пластики, то взять, да и стать ведущей мировой державой по автомобилестроению, то построить научный центр в Сколково, то запретить спиртное – и точка, и так без конца.

*

Интересно, какова природа столь эффективной обратной связи человеческого рода с ходом истории, с нравами, с модой? Каким образом во время войны рождаемость мальчиков начинает увеличиваться? Как природа столь чутко следит за изменениями эталонов красоты и в изобилии рожает по их капризным заказам то пышнотелых красавиц в рубенсовские времена, то сухоньких длинноногих куколок в наши дни?

*

Примерно в течение десятка лет (в семидесятые годы) мне во время бесконечных тогда заседаний, в основном по партийной и профсоюзной линиям, систематически являлся образ трагического будущего: безлюдные города и сельские местности. Будто бы в результате какой-то глобальной катастрофы все погибли, а я случайно остался цел и невредим. Я мысленно бродил по пустым проспектам, разбивал витрины магазинов, добывая припасы, садился то в легковую, то грузовую брошенную машину и ехал в сторону юга, опасаясь будущей зимы. Приключений в этих снах наяву я пережил предостаточно, но так и не встретил ни одно живое существо. Интересно, что каждый раз, а их было несколько сотен, эти наваждения начинались с одной и той же чёткой картины: какой-то уездный вокзал, уходящие в крутой поворот рельсы на пыльных шпалах и томительное ожидание в бесполезных поисках встречи.

*

В старости внутренний мир думающего человека обречён на серьёзную метаморфозу: его духовное зрение выворачивается наизнанку, и вместо внешнего мира фокусируется на собственном «я».

*