Спорим, что ты умрешь?

Он обвел тяжелым взглядом всех собравшихся в баре. Персонал – у барной стойки. Администратор Ордынцев, из последних сил норовящий предстать джентльменом. Запуганная Ксюша, стреляющая глазками во все стороны. Насупленная повариха, скрестившая пухлые руки на груди. Дворецкий, у которого мелко подрагивали губы, а кожа под ушами как-то странно топорщилась и совершала колебательные движения, напоминая жабры.

– Вместо обеда – несколько минут внимания, господа смертные, – объявил Максимов. – Краткая предыстория.

Он рассказал о найденном под подушкой письме. Помолчал. Развил тему. О предположениях, опасениях и уверенности в продолжении бесчинств. О полной своей некомпетентности касательно целей и намерений неизвестного «автора». О неведении, как у того обстоят дела с головой и где вообще могут находиться Душенины.

– А если я не знаю, я боюсь, господа смертные, – возвестил ближе к финалу Максимов. – У кого есть желание поупражняться в героизме, милости просим. Но это тупой героизм, уверяю вас. Лично я хочу живьем доползти до Дня защитника Отечества, а также до очередной годовщины критических дней Клары Цеткин. Да и большинство присутствующих, я думаю, хотят. Программа предлагается следующая. Через час прибывает полиция и вводится в курс. Далее варианты. Если полиция изволит интересоваться данным делом и гарантирует защиту фигурантов – я не настаиваю: каждый решает сам. Если полиция посылает нас к черту – то все разъезжаются. Лично я это сделаю первым, причем с чистым сердцем – поскольку за путевку не платил.

– Вам легче, – вздохнул Ворович. – А вот нам… Согласитесь, детектив, звучит как полная паранойя. Будучи человеком умственного труда, готов над многим задуматься и представить даже невероятное. Но не идет, хоть тресни! Я не понимаю главного – НА ХРЕ-НА? Любое, даже самое глупое преступление преследует цель. Хотя бы повод. Теща обрыдла, бомжу на водяру не хватает, соседи допоздна авангардный рок слушают, мать нотациями заела… Хорошо, я готов признать – если я не вижу мотива, это еще не значит, что его нет…

– Вот именно, – криво улыбнулась Инга. – Помолчи-ка в тряпочку, дорогой.

– А почему ты такая жизнерадостная? – прищурился очкарик.

– Я не жизнерадостная, – хрюкнула Инга. – Просто истерика вот-вот начнется… Кстати, насчет вашего предложения, детектив, – не скажу, что я обеими руками «за», но деваться, похоже, некуда. Доживем до ужина, переживем ужин…

Девушка выбралась из-за стола и, дразняще покачивая крупом, подплыла к бару. Отыскала чистую стопку, плеснула из фигурного сосуда.

– Какая жалость… – сказала, рассматривая на свет содержимое. – А ведь предлагали мне податься на уцелевшие от природных явлений острова…

– Но мы бы тогда не встретились с тобой, моя радость, – насмешливо блеснул очками Ворович.

– Не встретились, ты прав, – скорбно поджала губки Инга. – Но я бы встретилась с другим человеком, правильно, дорогой?

– Конечно, – иезуитски оскалился очкарик. – Ты так очаровательна в своей циничности, мое золотце…

Многозначительно помалкивали облаченные в монохромное одеяние старик с телохранителем. По смышленому лицу последнего бродили мрачные тени. Временами он отвлекался от проверки на прочность собственных пальцев, обозревал аудиторию и опять опускал голову. Губы старика иногда формировались в кривую ухмылку, иногда вытягивались в ровную линию. Порой он укоризненно покачивал головой. Он смотрел на сыщика почти без отрыва, как будто находил в этом великое удовольствие. А о чем при этом старец думал, высушенное лицо не сообщало.

– О, сколько мы еще можем выслушивать этот бред? – взмолился к небесам Крайнев. – Скажи, Илюша, мы с тобой ничего не боимся, верно? Все эти пакостные инсинуации, немотивированные обвинения – неизвестно кого и неизвестно в чем. А почему бы вам еще разок не поискать Душениных? Может, у них манера такая – прятаться?

– И знаешь, Борюсик, – почмокал мокрыми губами Снежков. – Этот мужчина, мало того что несет ну просто невозможную глупость, он еще и пытается намекнуть, что пакостничает кто-то из присутствующих в этом буфете. Фи, какая чушь…

Тихо ойкнула Виола. Как трудно порой приходит человек к очевидному.

– А как вы хотели, – строго вымолвил Пустовой, цепко впившись глазами в несостоявшуюся любовницу. – Кроме здесь сидящих, никого в этом доме нет.

– Ха, – сказал Снежков. – Я где-то читал. Конец грустный, все умерли.

– Лапша это несъедобная… – вынес вердикт Борюсик и по примеру Инги стаскался к бару, где зацепил уцелевшее шардоне и два эротичных фужера.

– Гаденькие мои, – поморщился Максимов, – вас давно не убивали?

– Вот только не надо нам угрожать! – загримасничал Снежков. – Это мы уже проходили. Хотя и не задавали… К вашему сведению, мы с Борюсиком не пропадем. Если вы не поняли, мы пока еще мужчины и можем легко за себя постоять…

– Попой кверху, – хмыкая в кулачок, внесла ясность Инга.

– Да, – встрепенулся взъерошенный Каратаев. – Если кто-то вон за тем столиком еще раз произнесет слово «мужчины», чей-то фейс рискует встретиться с тэйблом, обещаю.

«А ИГРОК – одаренный психолог», – мрачно думал Максимов.

Он снова чувствовал злость. Кто мешает просто-напросто махнуть на все рукой и смотреть, что будет дальше? Очень жаль, что это не кино.

– Мы, кажется, отвлеклись, – мрачно сказал Максимов. – Очень жаль, что мои слова не произвели на многих из вас впечатления. Очень жаль. Приступаем к следующему номеру нашей невеселой программы – звонку в полицию.

У капитана Булавина было много положительных качеств (в большинстве не связанных с работой), однако одно из них было всех положительней – он всегда приезжал, когда просили, компенсируя, таким образом, нежелание работать видимостью служебной порядочности. И пребывал, вследствие вышесказанного, в сговорчивых ладах со своей совестью.

На этот раз их прибыло сразу двое – САМ и некий капитан Пискун, явно вскормленный на чипсах и пончиках. Уже легче. Постояльцы прилежно толклись в районе вестибюля. Добежав от машины до дверей, копы успели порядком промерзнуть. Раздвинув толпу, сурово промаршировали в бар, согрелись коньячком и приступили к полезной деятельности. Поначалу все шло в рабочем порядке. Показания очевидцев были выслушаны и осмыслены. Начался щепетильный осмотр фигурантов. Цепкий взгляд профессионала сразу выявил чужеродный предмет под мышкой у Шевченко, хотя на первый взгляд ничего там чужеродного не было. Телохранитель снисходительно улыбнулся, произвел на свет нужные бумаги. Затем старик Ровель отвел капитанов в сторону и что-то немногословно поведал. Полицейские не стали возражать. Хотя и воздержались с отданием чести. Придирчиво осмотрели «голубых» и на всякий случай отошли подальше. «Нормальные п-парни, капитаны, – среагировал набравшийся Каратаев. – П-просто п-представления о гардеробе у них с-своеобразные…» Затем новоприбывших повели по памятным местам – в апартаменты Душениных, подвал, чердак – с попутным комментарием и картинками вероятных событий. Постояльцы с персоналом, раздираемые любопытством, гуськом тянулись за экскурсией. Это забавно смотрелось. Человеческая гусеница струилась по дому, с этажа на этаж, меняя форму по мере движения, меняя направление, то хвост становился головой, то голова хвостом, и так продолжалось не менее получаса.

А завершилось все, разумеется, в баре. Народ порядочно подустал. Любознательный Пискун залез под барную стойку, нахмурился и выудил на свет идеально отточенную шилообразную штуковину, снабженную удобной рукояткой. Осторожно прикоснулся к острию.

– Это нож для колки льда, – надтреснутым голосом сообщил дворецкий Шульц.

– Не им прибили Троцкого? – поинтересовался Каратаев.

Встрепенулась неразговорчивая Виола.

– Но Троцкого прибили ледорубом…

– Да хоть ледоколом, – отмахнулся Каратаев. – Хреновина все равно зряшная, орудие кухонного труда, и никак не приспособленная для исчезновения людей.

Капитан Булавин многозначительно помалкивал. Постукивал нестрижеными ногтями по полировке бара. «Замечательно, – подумал Максимов, – ничто так не украшает мужчину, как добросовестный труд».

Он подумал об этом с иронией. И оказался решительно прав. Капитан Булавин поднял голову к настенным часам, изображающим окончание рабочего дня, затем прошелся по всем набившимся в буфет тяжелым гнетущим взглядом, остановился на Максимове и процедил:

– Продолжаем издеваться?

– Боже, – взмолился Максимов. – Снова сказка про белого бычка. Идет бычок, качается…

– Я не вижу трупов! – взревел Булавин. – Хотя на зрение не жалуюсь! Покажите хоть одного! А все, что вы нам плетете, – это бред собачий! Что вы хотите доказать? Если вас разыгрывают, то при чем здесь полиция и сорок верст по морозу? И сорок назад – итого восемьдесят!

– Подождите, капитан, – миролюбиво вклинился Пустовой, решивший в недвусмысленной ситуации не сверкать удостоверением. – О каких трупах вы говорите? Дополнительной теплой одежды у Душениных не было. В гараже стоит их машина. Сумасшедшими они не являлись. Творить тупые розыгрыши не позволяли возраст, воспитание и общественное положение. Эти мелочи вы в расчет не берете?

– Ударьте же пальцем о палец, капитаны, – перехватил Максимов. – Я понимаю, что есть понятие – эргофобия: боязнь работы, не чуждая всем живущим, – но нужно же и совесть знать, в конце концов. Мы можем разъехаться – в таком случае о двух вполне приличных людях все забудут, кроме их близких, но что они сделают? Мы можем остаться – но в таком случае подвергнем себя нешуточному риску.

– Вас никто не держит, – пробормотал в пространство Пискун.

Взгляд Булавина красноречиво уверял: можно и по морде-с, детектив. Но Максимов чувствовал, что начинает распаляться. Или он не дрался никогда с работниками полиции (а до этого – милиции)? Очень неожиданно зазвучал телефонный звонок у Булавина в кармане. Не спуская с сыщика воспаленного взора, капитан вынул телефон, приложил к уху. Молча слушал. В завершение пару раз обронил междометья, многозначительное «блин» и полуофициальное «вас понял».

– Проблемы? – равнодушно осведомился Пискун.

– Как водится, – Булавин вполголоса чертыхнулся. – Дом Пескаря обстреляли из машины. Охранник ранен, сам отделался наложением в штаны. Блин!.. – капитан хлопнул телефоном по стойке.

– А у нас бы вам было гораздо уютнее, – вздохнула Виола. – Камин, все такое, и люди приятные…

– Зараза, – печально согласился Пискун. – И никого ближе, чем за сорок верст, у них, конечно, не нашлось. Вымерли все.

– Ладно, поехали, – рыкнул Булавин. – В машине поматеримся.

– Ща, мгновение, коллега. – Пискун перевернул матовый коньячный сосуд, поморщился, когда оттуда не полилось, снял со стойки очередную бутыль, украшенную цветастой этикеткой, зашевелил губами, читая надпись на иностранном языке.

– Мочегонное, – подсказал Пустовой. – С виагрой. Неповторимый эффект, капитан, вы только представьте…

– Ладно, бери с собой, пошли, – нетерпеливо потянул его Булавин.

– Как грустно с вами расставаться, капитан, – вздохнул Максимов. – Такой приятный дружественный визит. А все же не откажите в бесплатном совете. Представьте на минуту, что вы совершаете ошибку. К следующему вашему появлению дом будет напичкан трупами. Или… пропавшими. Придется объясняться перед начальством. А множество свидетелей в один голос подтвердит, что вас предупреждали. Не хотите думать о себе, посоветуйте, что НАМ делать?

Булавин в лютой злобе закусил губу. Он понятия не имел, что делать постояльцам.

– Да какие вы бестолковые, граждане! – повысил голос Пискун (удивительным образом оправдывая фамилию). – Валите отсюда к чертовой матери, если не знаете, как себя вести! Или… в общем, делайте, что хотите! Можете поискать еще разок своих исчезновенцев… Можете… да какая нам разница! Хорошо, – заряд писклявости иссяк. – Сядьте в кучку, если боитесь, мы подъедем – но попозже. Сами видите, какая преступность в стране…