Спорим, что ты умрешь?

Он не мог повлиять на умы и настроение отдыхающих. Палата номер шесть продолжала жить своей чокнутой жизнью. Персонал, включающий четырех человек, не мог разъехаться по причине банального нежелания потерять работу. Слишком неубедительны увещевания Максимова. Страх пощипывал, но ужас лишиться «козырного» места сильнее перспективы «заживо пропасть». Постояльцы разбрелись по номерам. Кто-то собирал вещи. Кто-то решил соснуть перед ужином. У Виолы жутко разболелась голова. «Родовая мигрень замучила», – объяснила девушка и обложилась подушками. Дескать, поспим, покушаем и поедем. Приклеивать к себе дополнительный балласт Максимов не хотел. Он поднял девушку, отвел ее в их общий с Ингой номер, намекнув присутствующему в комнате Воровичу, что девушек нужно оставить вдвоем. Очкарик поворчал, но удалился. Виола протянула к нему ручонки.

– До встречи, мой ласковый и нужный зверь…

– Какие высокие отношения, – хмыкнула Инга.

– Запритесь и никому не открывайте, – приказал Максимов. После этого он удалился к себе в номер, твердо настроенный подумать. Четверть часа провалялся на кровати, подпрыгнул, сунул в зубы сигарету, вышел в коридор. Сделал круг по дому, умудрившись не встретить ни одного человека. Вернее, почти ни одного. Из кухни грузно топала кухарка Люсьен с двумя металлическими корзинами, груженными чистой посудой. Максимов притворился невидимкой – отодвинулся за выступ в арочном проеме. Все равно не разойтись. Тяжело сопя, грузная особа протащилась мимо. Он посмотрел ей вслед, подождал, пока она скроется за поворотом, и побрел к себе в номер.

Из полезных мыслей доминировала одна: он не успокоится до тех пор, пока не разъедутся люди. А люди, как и вся русская нация, – пока гром не грянет… Максимов завалился на кровать и набрал домашний номер. Сеть куда-то ускользала. Пришлось побегать, ища приемлемый для приема уголок. Насилу пробился, но в трубке звучали короткие гудки. Он перезвонил на сотовый.

– Говори, папуль, – отозвалась Маринка. Голос у нее звучал так, словно все помехи мира решили встать стеной между отцом и дочерью.

– Ты с кем-то болтаешь?

– С Иришкой. Но уже не болтаю. Из Интернета выйти не могу.

– Почему?

– Не хочу.

– Понятно, – Максимов улыбнулся. – Как живется без меня, ребенок?

– Скверно, пап, – вздохнула Маринка. – Скучно, мысли разные в голову лезут. Я провела бессовестную… тьфу, бессонную ночь, глаз почти не сомкнула… Кстати, пап, а как свирепые сибирские морозы влияют на твою увлеченность горными лыжами? Формируешь стойкость к невзгодам? Домой еще не тянет?

– Тянет, Мариша, – тоскливо признался Максимов. – Возможно, сегодня вечером я уже приеду. Надоело тут все.

– Здорово, пап, – обрадовалась Маринка. – Давай, буду ждать.

– А возможно, и нет… – Максимов задумчиво уставился на телефон. Сколько можно мотать нервы? Не пора ли кухарке приготовить ужин, накормить это идиотское войско да выставить его за дверь?

Он закрыл глаза. Но тут же забился в кулаке телефон. И кому он, интересно, мог понадобиться?

– Узнаю родной голос, – ехидно сказала Екатерина. – Ты никого там не опыляешь?

– Пока нет, – обрадовался Максимов. – Говори спокойно, Катюша.

– Да нет, это ты говори, у нас как раз все нормально. Клиентов в пятницу не было, зарплата кончилась, Вернер поднял восстание и в четыре часа увел Лохматова в пивную. А я как раз занесла это событие в дневник наблюдений за товарищами и тоже отбыла. Не умеем мы работать без тебя, Костик. Тренироваться надо.

– Я вернусь, – пообещал Максимов. – Потренируетесь. Может быть…

– Не слышу оптимизма в твоем голосе, – заподозрила неладное Екатерина. – У тебя там все в порядке?

– Знаешь, Катюша, здесь, кажется, убийства… – Фраза вырвалась, он задумался, а была ли нужда ее говорить.