Мы привыкли думать, что есть тезис и антитезис, и дискурсы у нас, как нам кажется, тоже постоянно друг с другом борются — «репрессивный дискурс» с «либеральным», «религиозный» с «агностическим», вся жизнь — борьба правых и левых и левых с правыми. И невдомёк нам, что конкретный дискурс — это не одна какая-то сторона отношений, а вся совокупность отношений вокруг одного-единственного явления (вещи, сущности): «прямые» и «обратные» утверждения в рамках одного и того же дискурса, а не разные дискурсы. И борьбы никакой на самом деле нет. И когнитивного диссонанса — тем более. Всё сложнее и одновременно проще: дискурс определяется не позицией субъекта в отношении «чего-то», некоего явления («власти», «Бога», «суицида»), а самим этим «что-то», этим явлением, этой вещью (если говорить строго и понимать под вещью не предмет, а всякое то, что обладает сущностью), которая прежде была интроецирована нами, а теперь сама говорит в нас, когда говорим мы, порождая наше отношение к себе (к «нему», к этому «оно») — то есть дискурс. Это «оно» — явление, вещь, сущность — говорит в нас, а не мы о «нём», это «оно» формирует в нас наше отношение к «нему», а не мы как-то «к нему относимся», глядя со стороны (кто её видел, эту ту
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Поскольку технология исследования дискурсов была нами разработана, а задачи перед оргметодотделом по психотерапии Комитета по здравоохранению Администрации Санкт-Петербурга, которым мне же и посчастливилось руководить, мы сами себе и ставили, я помучил своих сотрудников аналогичными исследованиями «психотерапевтического» и «сексуального» дискурсов (не блажи ради, конечно, а в рамках подготовки программ по развитию психотерапевтической и сексологической помощи населению города). И должен вам сказать, результаты этих научно-исследовательских штудий с методологической, то есть с сущностной, если так можно выразиться, точки зрения совпали один в один. Как и в случае «суицида», не дискурсы, а всё тот же самый настоящий «сумбур вместо музыки» — никакой последовательности, никакой логики, чистейшая какофония мысли, ядерная такая, я бы сказал, бессмысленность.
И в связи со всем этим можно выразить некоторую уверенность в том, что аналогичная ситуация «ментального абсурда» свойственна и другим дискурсам нашего общественного сознания, актуальным уже в рамках данной работы: например, «патриотического» («Россия», «моя страна»), «гражданского» («я как гражданин»), «экономического» и ряда других. И как следствие, мыслей много, а действия нет, не кристаллизуется оно в ткани высказывания. Ладно суициденты заблудились в дебрях своего дискурса — меньше работы гробовщикам, и на том спасибо. Но когда в таких, государственных, по сути, вопросах царит подобная бессмыслица — это, у меня по крайней мере, вызывает некоторое беспокойство. «Разруха, — как замечал булгаковский Филипп Филиппович, — не в клозетах, а в головах!» И до сих пор, как мы знаем, сохраняется некоторая разница между нашими «клозетами», отечественными, и теми, что у них — «у буржуев». Разница, продиктованная, как нетрудно догадаться, «разрухой» и её отсутствием в соответствующих «головах». Поскольку же тема эта в рамках конкретных дискурсов — суицидального, психотерапевтического, сексологического — мною в связи с профессией хорошо изучена, то позволю себе, не мотивируя специальным образом свою позицию, безапелляционно высказаться: начинали «буржуи» ровно с такой же «разрухи», что мы с вами, — что в «головах», что в «клозетах», только значительно раньше, и это вполне нас, так сказать, оправдывает, но, с другой стороны, то, с какой методичностью соответствующие дискурсы «бужировались» в западном общественном сознании в течение последнего столетия, должен сказать, вызывает уважение, и нам бы этому поучиться. И возникает в итоге «большая разница».