Средь других имен

Моет пол ночной дневальный. Все затихло. Спит больница.
«Если б мне уснуть, — зову я. — Сон, больного оживи».
Наконец я засыпаю. Я заснул, и вот мне снится:
В двери входит император, весь забрызганный в крови.

Он руки моей коснулся и сказал мне в утешенье,

Прежде чем совсем растаять, прежде чем уйти из глаз:
«Я больному — исцеленье, заключенному — спасенье.
Мне молитесь. Я предстатель и молитвенник за вас».

Я проснулся, оглушенный звонкой дробью барабана,

Императорским парадом на Царицыном лугу.
Полосатые шлагбаумы. Волны желтого тумана.
Государева столица в мокром мартовском снегу.

В Петербурге что творится? Что гвардейцы побледнели?

Отчего печальны люди? Отчего на лицах страх?
Отчего Святой Архангел в черной каске и шинели
Сам сегодня стал на стражу, сам сегодня на часах?

Император, в вашем замке цвета крови и брусники,

В ваших залах опустевших мир усопшему поют.
Слышите ль вы эти стоны? Слышите ль вы эти крики?
Император! Император! Этой ночью вас убьют!»

… … … … … … … … … … … … … … …

Я проснулся — спит Россия. Пусть она во сне увидит

Все концы свои, просторы… Лагеря и лагеря.
Всех детей своих невинных в смерти, скорби и в обиде,
Миллионы, миллионы — за убитого царя.

Утро похорон в ОЛАГе

Я умер, и я вижу, мама
Пришла в наш лагерь, на кладбище,
И ходит, плачет: «Саша милый,
Где ты? Как мне тебя найти?..»
Как мне сказать ей — вот я самый,
Твой сын, которого ты ищешь.
Мою бескрестную могилу
Своей рукой перекрести.

Умершего в стационаре…

(Что безучастней, что грубее?)
Его проводят глум и злоба,
Бесчестя Божьего раба.
Но вот я слышу голос Вари:
«Мой брат, все принесла тебе я,
Свечу умершей, креп от гроба
И венчик, что сняла со лба».

Тень целованья, отсвет грусти —

Душе… А гроб такой-то номер,
Там кто-нибудь из санитаров
На вахту, матерясь, припрет.
Надзор не сразу всех пропустит.
Что для него, что кто-то помер?
Сначала тех повозок пару,
Хлеб… бочки… Все других черед.

Потом пойдут бригады мимо,

Косясь на мой дощатый ящик,
Его стараясь не заметить.
Развод окончен. Все прошли.
И никому не будет зримо,
Что Божья Матерь Всех Скорбящих
Сошла сюда, чтоб доски эти
Зарей небесной застелить.

Последнее

Не вол и не орел, не лев
Меня стихам тем научили.
Я их нашел, как бы прозрев,
Без человеческих усилий.

И мне осталась навсегда

Непостижимой тайна эта.
Дрожи. Нарушит Бог когда
Косноязычие поэта,

Тогда стихи идут на лист,

Разя, как меч, кипя, как рана.
Так написал евангелист
Евангелье от Иоанна.

Гость