Средь других имен

Навытяжку —
перед своей судьбой!
Издалека,
как мчащийся прибой,
как бешеных
седых овчарок вой,
сбивает с ходу,
виснет над тобой,
ты задохнулся
от песка и гальки;
и как бы ни кричали
сверху чайки,
ты измордован —
до крови — судьбой.

Апрель 1937 года. Головной лагпункт

Трасса

Осеннее небо ночное —
как выбитые глаза,
расслабленность —
как от зноя,
усталость — как тормоза.
Не раскрываю рта я,
право: мычать, сопя.
По трассе Чибью — Крутая
передвигаю себя.
Напарник — рядом, бок о бок,
с лопатой, я — с кайлом.
Оступаемся. Шаг наш робок.
За другими вослед ползем.
Потрескавшимися устами
глотаем воздух тугой.
Мы так устали, устали…
Смертоносцы — кругом!
Мы легче дыма, мы — тени,
каторжный труд мозжит…
Бремя чьих преступлений
на горьких судьбах лежит?..
Впереди —
у конвойных светит,
врезаясь во мглу и тишь,
как на далекой планете —
фонарь «летучая мышь».
На плечах наших — горы,
сердце сердцу стучит…
— Прекратить разговоры! —
конвойный кричит.
Таежное приполярье,
сверху — мороз,
снизу — грязь,
болотной и потной гарью
пропитан каждый из нас.
Зажаты, друг в друга тычась;
тащат нас под уздцы;
нас много, нас тысячи тысяч,
все — зэки, все — мертвецы.
Какую долю начертит
безвыходная пустота?
Трассу медленной смерти
стелет нам клевета.
Ложью избит, ошельмован,
знобит, хочется выть.
Одно лишь краткое слово
бьется:
жить! жить! жить!
Затавренные арестанты.
От голодной тоски —
дотянуться бы до баланды,
до сырого куска трески.
Морок! Судьба! Виденье:
То ли явь, то ли сны…
Преступники без преступленья,
виноватые без вины.
А вокруг наготове затворы…
А я былое бужу,
пытка памятью, от которой
места не нахожу.
Наемник! Без покаянья.
Он знает одно:
«мать-перемать».
Но из мира воспоминаний
он не может меня изгнать.
Шаг в сторону —
и брызнет жарко
смерти знак огневой,
шаг в сторону — и овчарка
в загривок вцепится твой.
Здесь нет слезы человечьей,
болото — вот исход,
муравьиного спирта крепче
смертный каторжный пот.
Сжатая, будто камень,
на ощупь, едва дыша,
между собаками и штыками
движется
   моя душа.

Декабрь 1937 года. Ухтопечлаг. Нибель

«Лик Пантократора на старом древке…»

Лик Пантократора на старом древке
был строг, безумен, темен, — и под ним,
смеясь, пахали парни, пряли девки
и без оглядки пели жизнь, как гимн.

Теперь нам ложь и страх ломает брови,

и честь хрипит, как под ножом овца,
мы поднимаем флаг — он в пятнах крови,
и нет лица, и нет лица…

Март 1938 года. Нибель

На Ижме