Срединная Англия

— Поздравляю, — с чего-то вдруг — несуразно — отозвался он.

— Спасибо. Ты пригласил меня выпить, чтобы дать мне отставку, если помнишь.

— Правда? — переспросил Бенджамин, возясь на стуле все бесприютнее.

— Не волнуйся, я полностью приготовилась и желала быть отставленной. Удивилась, что этого не случилось раньше, честно говоря. Конечно, то, что ты меня бросал ради Сисили Бойд, было вишенкой на торте. Помнишь, как я отреагировала, когда ты мне сообщил?

— Ну, если б ты вылила мне на голову стакан пива, я бы, наверное, запомнил, но, видимо, что-то в этом роде.

— Не вполне. Ты не помнишь? Я была в ужасе. Я предупреждала тебя, Бенджамин. Я предупреждала тебя, что́ она такое. Она пережевывает людей и сплевывает, сказала я. А ты не послушал, да? То увлеченьице исковеркало тебе жизнь на… лет на тридцать же?

— Считай, да.

— Хоть книга из этого получилась, стало быть. Оно того стоило?

Бенджамин не смог придумать ни одного простого ответа на этот вопрос. Так получилось, что он все эти годы думал много и крепко об отношениях между человеческими страданиями и искусством, которое они способны вдохновлять, но ему не казалось, что Дженнифер сейчас тяготеет к рассуждениям на эту тему.

— Бедная твоя жена, — сказала Дженнифер. — Как она вообще с этим мирилась?

— Ей и не удалось в конечном счете. Судя по всему, я ее доконал. — Добавил повеселее: — Ты ее знаешь, между прочим, — Эмили? Эмили Сэндис? Вы учились в одной параллели.

— Ты женился на Эмили? Черт бы драл, Бенджамин, уж если ты собрался жениться на одной из самых скучных девчонок в нашей школе, мог бы меня выбрать хотя бы.

— Так а ты за кого замуж пошла — после того, как я тебя разочаровал?

— А, да, за Барри. За милого Барри. Познакомилась с ним на тусовке с работы, в конце восьмидесятых. Поженились, жили своим домом, пока он пять лет назад не устроил классический кризис среднего возраста. Сбежал с кассиршей из местного «Декатлона». То-то я думала, чего он повадился туда каждые выходные, а сам никакой физкультурой с 1995 года не занимался.

— Какая жалость. Дети у вас есть?

— Двое. Оба уже в универе. А у вас с Эмили?

— Нет, у нас… не получилось.

— Ну и ладно. Может, оно и к лучшему, а?

Бенджамин удивился самому себе — решил сейчас доверить Дженнифер тайну, которой делился с очень немногими.

— У нас с Сисили родилась дочь, — сказал он.

— Правда?

— Сразу после школы. Она мне не говорила, но была беременна, когда уехала в Америку. Там и родила. Назвала Мэлвиной. Я выяснил это все много лет спустя. — Бенджамин натужно сглотнул. Досказывать эту историю давалось с трудом — о тех событиях он и думать-то не любил, куда там излагать кому-то еще. — А потом Мэлвина вернулась в Англию, познакомилась с моим братом Полом, и он… злоупотребил ею.

Дженнифер обалдело вытаращила глаза.

— И поэтому мы с ним больше не разговариваем.

— А она? С ней ты разговариваешь?

— Иногда. Она теперь опять в Штатах. Дни рождения, Рождество — вот такие поводы. Трудно. Не просто трудно — невозможно.

Дженнифер протянула руку через стол и сжала ему ладонь. Он в ответ улыбнулся. Жест расхожий — и довольно краткий, но Бенджамину он понравился, очень.

* * *

— Вот что меня поражает в старении, — сказала Дженнифер, — начинаешь мыслить в этих… новых единицах времени. Уже не помнишь ничего по годам. Помнишь по десятилетиям.

— И не говори, — согласился Бенджамин.

— Начинаешь складывать все это дело в голове. Вот типа несколько недель назад смотрели мы с Грейс, моей дочкой, «Челюсти». Ей семнадцать, а фильму сорок. Сорок лет! Если бы я семнадцатилетняя смотрела кино, которому сорок, его должны были снять в тридцатые годы.

— Похоже, между тридцатыми и семидесятыми много чего случилось в мире. Многое изменилось. А с тех пор, может, не очень.

— Ты думаешь? И поэтому все кажется по-прежнему таким недавним? Или мы просто…

Она не договорила. Половина одиннадцатого, ужин завершился, и она много выпила.

— Ты знаешь, как к этому относился Филип Ларкин?[101] — спросил Бенджамин.

— Нет. Расскажи, как же Филип Ларкин к этому относился?

— Ну, если дожить до семидесяти, каждое десятилетие делается как день недели.

— Так.

— Жизнь начинается утром в понедельник.

— Окей.

— Нам сейчас за пятьдесят, и знаешь, какое у нас сейчас время недели? Вечер субботы.

Дженнифер уставилась на него с ужасом:

— Вечер субботы? Черт бы драл, Бенджамин.

— По сути, нам осталось одно лишь воскресенье.

— А воскресенья — дерьмо. Терпеть не могу воскресенья. Начать с того, что по телику смотреть нечего.

— Вот-вот. И это нас ждет впереди. «Больничные годы» — я слыхал, кто-то их так называл.

— Бля. Ну и вогнал же ты меня в тоску.

— Не то слово. Прости. Сейчас люди по восемьдесят с лишним лет живут вроде бы.

— Во, уже что-то. И все-таки… — Она допила, что там осталось у нее в бокале, и сказала: — Ну, Бенджамин, ты, по крайней мере, не утратил способности устроить девушке приятный вечер. И уж точно знаешь, как завершить вечер на подъеме. — Глянула на часы. — Пора просить счет, а мне надо вызвать такси.