Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма

Разумеется, были исключения. Уже в конце XIX в, в контексте политической, церковной или правовой истории появляются исследования и по социально-экономической, в том числе аграрной, тематике. К их числу принадлежит очерк О. Молинье о социально-политической истории Лангедока IX–XII вв.[29] Доказывая (не всегда корректно), что феодальный строй сложился в регионе уже к концу каролингской эпохи, он обратил внимание на то, что различие между крестьянским держанием и феодом было выражено слабее, чем на Севере. Другая важная работа, принадлежащая перу Э. Кове и посвященная испанской иммиграции в Септиманию, поднимала ключевую для раннесредневековой истории региона проблему аграрной колонизации и ее влияния на поземельные отношения[30]. Упомяну также небольшое эссе Л. Бланкара о Марсельском полиптике[31], на протяжении десятилетий, в сущности до 70-х гг. XX вв., остававшееся единственной работой, в которой подробно рассматривался этот важнейший источник по социальной истории региона. Для историографии проблемы особенно важным был вывод Л. Бланкара о том, что в политике нет описания домена и отработочных повинностей. В скором времени другие историки, предпочитавшие работать более крупными мазками, распространили этот вывод на всю раннесредневековую историю Прованса[32].

Малочисленность специальных исследований по аграрной истории Средиземноморской и вообще Южной Франции сыграла с историками этого склада злую шутку. Занимаясь преимущественно Северной Францией[33] и будучи недостаточно знакомы с южнофранцузскими источниками, они брали материал из вторых рук чаще, чем следовало, и в том, что касается южнофранцузского материала, зависели от тех авторов, с работами которых им удалось познакомиться. При этом предпочтение отдавалось трудам дореволюционной эпохи, тогда как наблюдения скромных историков-краеведов зачастую упускались из вида.

Примером может служить история утверждения в историографии представления о Южной Франции как о стране аллодов. Общепризнанным оно стало, по-видимому, в 80-е — 90-е гг. прошлого века, когда вышло две специальных работы об аллоде[34] и несколько важных общих трудов по истории права, где этому вопросу также было уделено известное внимание[35]. Категоричность этот тезис приобрел, как всегда бывает, в популярных изданиях[36]. Однако в том, что касается противопоставления Южной Франции ("страны аллодов") и Северной Франции ("страны феодов"), и в трактовке самого понятия "аллод", историки этого времени не претендовали на особую оригинальность. Они опирались на авторитет предшественников, прежде всего февдистов XVII–XVIII вв.[37], а те в свою очередь нередко попросту пересказывали комментарии позднесредневековых юристов, которые, при всей их учености, далеко не всегда разбирались как следует в реалиях каролингского времени. Между тем, в конце XIX в. уже был накоплен материал, свидетельствующий о многозначности в Южной Франции термина "аллод". Например, в 1891 г. руссильонский историк-архивист Ж.-О. Брютай показал, что аллодом очень часто называли просто недвижимость[38]. Его книга не лишена недостатков (среди них — рассмотрение периода с IX по XIV в. как чего-то цельного, без должного внимания к произошедшим за это время изменениям), но материал в ней собран богатый и не оставляет сомнения в том, что автор превосходно знал источники. Для состояния историографии тех и последующих лет показательно, что это наблюдение, позволявшее сдвинуть исследование проблемы с мертвой точки, где оно находилось уже не одно столетие, по существу не было замечено.

Справедливости ради, ни П. Виолле, ни Э. Шенон, ни Э. Глассон, ни А. Люшер не пошли дальше утверждения, что в Х–XIII вв. аллоды были намного более многочисленны в Южной Франции, чем в Северной. Однако в скором времени из этого наблюдения были сделаны далеко идущие выводы. А. Сэ, говоря о каролингской эпохе, обронил фразу о сохранении на Юге аллода с меровингских времен[39]. Немецкий историк Ф. Кинер писал о многочисленных мелких аллодистах в каролингском Провансе[40]. М.М. Ковалевский связал южнофранцузский аллод с наследием бургундов и вестготов[41]. Парадоксальным образом признание этой специфики сочеталось у названных авторов с уверенностью в том, что общественный строй Прованса и Лангедока принципиально не отличался от общественного строя Северо-Восточной Франции.