Случилось так, что Ибн Джахвар послал Ибн Зайдуна с каким-то поручением к Идрису ибн Али аль-Хасани, правителю Малаги, и Абу-ль-Валид оставался у него слишком долго. Идрис приблизил его, подружился с ним и сделал его своим постоянным собеседником, проводя с ним часы досуга. Тогда Ибн Джахвар потребовал, чтобы Ибн Зайдун немедленно возвратился, и когда тот выполнил приказание и вернулся в Кордову, эмир стал упрекать его за неподобающее поведение и сместил с поста, но вскоре возвратил свое благоволение.
Он часто отправлял Абу-ль-Валида с посольствами к разным государям Андалусии для переговоров, и никто, кроме него, не мог справиться с этим, ибо он наделен был проницательностью и красноречием. Так Абу-ль-Валид достиг высокого положения, но возжелал большего из-за своего непомерного честолюбия и великой гордыни.
И случилось, что через некоторое время Ибн Зайдун сблизился с Аббадом, правителем Севильи, который переманил его к себе, и Абу-ль-Валид, покинув родной город, отправился в Севилью, отдавшись под покровительство Аббада, который приблизил его и отличил перед всеми своими придворными. Ибн Зайдун был его постоянным спутником и собеседником и все свое искусство в составлении посланий и в ведении переговоров посвятил своему покровителю. Отправился же он в Севилью в четыреста сорок первом году[154]
, и в Кордове сильно горевали но случаю его отъезда».Всем известна страстная любовь Абу-ль-Валида к Валладе, которую он воспевает в своих стихах. Что же касается Валлады, то эта дочь Мухаммада ибн Абд ар-Рахмана ан-Насера выделялась среди женщин своего времени и была единственной в своем роде, отличаясь несравненным остроумцем и удивительной образованностью, и была чудом и диковинкой города Кордовы, и лицезреть светлый облик ее было так же сладостно, как и внимать ее ясным речам. В ее покоях в Кордове собирались самые достойные и благородные мужи города, а дворец ее был ристалищем для рыцарей стихов и прозы, которые терялись перед блеском ее речей, словно пораженные куриной слепотой, и она всегда была окружена толпой поэтов и катибов, которые, оттесняя друг друга, спешили насладиться радостью беседы с ней.
Привратники в ее дворце не были строги, и множество посетителей находило к ней дорогу, привлеченные ее красотой и благородством, славным происхождением и веселым нравом.
Однако Валлада, да простит ее Аллах и да скроет ее проступки, отказывалась прислушиваться к советам достойных людей и дала пищу сплетням и пересудам, ибо ни на что не обращала внимания и открыто предавалась наслаждениям и удовольствиям. Говорят, что она повелела написать на одном рукаве своей одежды такие стихи:
А на другом рукаве велела написать вот так:
Я нашел рассказ этот в книгах и ответственность за подобное известие возлагаю на того, кто передал его, и заявляю перед Аллахом о своей невиновности, а перед теми, кому дороги изящество и образованность, о своем нежелании писать всяческие грубости, если таковые встречаются.
Об истории Абу-ль-Валида и Валлады рассказывают множество историй, и коротких и долгих, но я выберу лишь некоторые из них, ибо все их перечислить невозможно.
Рассказывал Абу-ль-Валид: «В дни молодости, в самом разгаре безумной юности я страстно полюбил красавицу по имени Валлада. Когда же рок присудил нам встретиться и было назначено свидание, она написала мне:
И когда день скрыл свой камфарный цвет и ночь рассеяла амбру мрака, Валлада вышла ко мне, и стан ее был тонок и гибок, словно тростинка, а бедра были округлы, как песчаный холм. Она потупила в смущении нарциссы очей, показав мне розы ланит, и мы отправились на прохладную лужайку, усеянную пестрыми цветами, словно парчовыми коврами. Там высились кроны деревьев, словно знамена эмира, а меж ними струились цепочки серебряных ручейков, роса на траве рассыпалась, словно жемчуг, а золотистое вино вырывалось на волю из тесной бутыли, наполняя кубки. И когда мы пригубили его, словно огонь пробежал по нашим жилам, и воспламенилась в крови нашей страсть, и каждый из нас поведал другому о своей любви и стал жаловаться на сердечную боль. И я провел эту ночь, срывая тюльпаны алых уст и наслаждаясь спелыми гранатами ее грудей. А когда я расстался с ней рано поутру, то, полный блаженства, прочел стихи: