Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Бенедиктинские монастыри пришли в упадок главным образом из-за избыточного богатства, которое в конечном итоге ослабило их аскетизм. Франциск Ассизский и Доминик, основавшие эти два прославленных ордена францисканцев и доминиканцев почти одновременно, осуществили возвращение к евангельской бедности, наложив запрет на обладание благами этого мира, – не только для каждого своего ученика, но также и на сами религиозные общины. Отсюда их название «нищенствующие» ордена; а Франциск, прозванный II poverino (бедняком), называет бедность своей невестой. Поскольку они желали проповедовать толпе и глубже проникнуть в публичную и общественную жизнь, францисканцы и доминиканцы укоренились в городе, в то время как бенедиктинцы и картезианцы поселились в сельской местности.

В то же время доминиканцы и францисканцы не медлили со становлением интеллектуальной элиты. Ведь оба ордена, каждый по-своему, поощряли ученость своих членов; и поэтому они становятся практически со дня своего возникновения инкубатором философов и теологов. Действительно, очень удивительно наблюдать за напряженной интеллектуальной жизнью, которая развивалась в этих многочисленных корпорациях тружеников. Не успели они возникнуть, не успели они обосноваться в Париже в 1217 и 1219 годах соответственно, как создали в молодом университетском центре отдельные учреждения для продвинутых занятий, studia generalia, для членов своих орденов. Но в то же время они были заняты тем, что вовлекались в интеллектуальную жизнь университета, получив кафедры на факультете теологии. Судьба благоволила быстрому возвышению орденов на университетском факультете. В 1229 году бойкот светских профессоров в нотр-дамских школах предоставил им такую изначальную возможность. Голос парижской учености смолк, как говорится об этом в документах, – in omni facultate silet Parisiensis vox doctrinae. Ha данном этапе доминиканцы и францисканцы предложили свои услуги канцлеру, и они были приняты. Когда потом бойкот прекратился, орденам удалось сохранить свои позиции на факультете теологии, несмотря на противодействие других членов факультета. Доминиканцы получили две кафедры (одну в 1229 и одну в 1231 году), и в то же время францисканцы обеспечили себе кафедру, первым пользующимся бенефицией священником которой стал Александр из Гэльса.

Лихорадочная работоспособность и потребность пересмотра доктрины в свете новой философии, привезенной из Аравии, Испании и Византии, создавали среди францисканцев и доминиканцев уникальный дух соперничества и служили стимулом для ревностной дискуссии. В каждой области их деятельности и в каждой стране вспыхивало соперничество между двумя великими орденами. В области религии они обсуждали достоинства своих идеалов, в сфере искусства их лучшие художники прославляли выдающихся людей своего ордена. Так, следуя капризному порыву, понятному художникам, доминиканец Фра Анджелико изображает на своих книжных иллюстрациях Страшного суда, как некие францисканцы низвергаются в ад, в то время как доминиканцы поднимаются на небеса! Но нигде они не стремились так превзойти друг друга, как в сфере философии и теологии. Те, кто воздерживался, были потрясены их тупостью; так, Альберт Великий в энергичном, хотя и грубом стиле того дня говорит о реакционерах своего ордена как о «глупых животных, которые поносят философию, не понимая ее»[79]. В 1284 году францисканец Джон Пекхэм, который напоминает Роджера Бэкона своим импульсивным характером и тенденцией к преувеличению, пишет канцлеру университета следующее: «Определенные братья из доминиканского ордена похваляются тем, что учение об истине занимает у них более высокое место, чем в любом другом существующем ордене».

С другой стороны, определенное безрассудное соперничество между «монахами» (теми, кто подчиняется доминиканскому или францисканскому правилу) и теми, кто называл себя «светскими» преподавателями (seculares), упорно продолжалось. Последние не могли скрыть враждебность к своим коллегам-монахам, и университетские записи того периода полны раздоров, которые возникали впоследствии. Так, в то время как доминиканцы и францисканцы противостояли друг другу по вопросу о вероучении, светские проявляли свою злобу сравнением двух этих орденов с близнецами Иаковом и Исавом, которые ссорились еще во чреве свой матери. Тем не менее эти братья-близнецы совершали великие поступки; и Роджер Бэкон, enfant terrible (неуместное дитя) своего времени, несмотря на ссоры с коллегами-монахами, не мог воздержаться от того, чтобы не написать в 1271 году со своим обычным преувеличением, что за сорок лет ни один «светский» не написал ничего ценного ни в философии, ни в теологии[80].

IV. Знакомство с новыми философскими трудами; переводы

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука