Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Действительно, XIII век обладал важной концепцией истины. Истина есть величественное здание, возводить которое нужно постепенно. Этот труд обязательно совместный и долговременный, и, следовательно, он должен быть внесен в безличность каждым работником. Истина и знание, которые являются его выражением, не считаются личным достоянием того, кто их обрел. Наоборот, это великое общее наследие, которое переходит от одного поколения к другому, все возрастающее с помощью постоянных и последовательных вкладов. «И так будет до конца света, – говорит Роджер Бэкон, – потому что нет ничего совершенного в человеческих достижениях». И далее он продолжает: «Всегда те, кто приходят позже, делают добавления к трудам своих предшественников; и они вносят много поправок и изменений, как мы видим особенно в случае Аристотеля, который позаимствовал и обсудил все идеи своих предшественников. Более того, многие утверждения Аристотеля были подправлены в свою очередь Авиценной и Аверроэсом»[153]. И также Фома Аквинский не говорит иного о безличном построении философии и об ее усовершенствовании. Ссылаясь на «Метафизику» Аристотеля, он пишет: «То, что один человек может привнести своим трудом и с помощью своего гения в распространение истины, мало сравнимо с общими знаниями. Однако из всех этих элементов, отобранных, согласованных и сведенных вместе, возникает изумительная вещь, как это продемонстрировано различными областями учения, которые с помощью труда и прозорливости многих пришли к замечательным дополнениям»[154].

Разве эти заявления не напоминают красивую мысль Паскаля, который также размышлял, глубоко и проницательно, о роли традиции в целостности философии? «Благодаря традиции, – говорит он, – целая процессия людей на протяжении столь многих столетий может считаться одним человеком, который живет вечно и который постоянно учится»[155]. Тогда в непрерывности философии нет разрывов, не более чем в других сферах цивилизации; и златая цепь соединяет греков с сирийцами, сирийцев с арабами, а арабов со схоластами.

Безличность схоластической философии далее обнаруживается в том факте, что те, кто создавал ее, ничего не раскрывают о своей внутренней и эмоциональной жизни. Труды, подобные автобиографии Абеляра, столь же исключительны, как и «Исповедь» Августина. Только мистики говорят о том, что происходит в сокровенной жизни души. В многотомных трудах Фомы Аквинского, к примеру, имеется лишь один-единственный пассаж, где философ показывает свои эмоции [156]; во всех других местах его мысль течет без спешки или эмоций так же спокойно и величественно, как река.

III. История философии и литературная атрибуция

XIII век получает из этих принципов в форме выводов свои характерные взгляды на историю философии и литературную атрибуцию.

Определение исторического факта и авторства подчиняется истине, продвижением которой занята схоластика; определение фактического не имеет абсолютной ценности как таковой. Следовательно, она ограничивается стремлением найти у авторитетных источников, на которые она ссылается, поддержку тезису, который она желает защищать.

Из такого отношения возникает тенденция средневекового мыслителя смягчить и даже подавить все расхождения в учении такие, какие есть у Платона, Аристотеля, Августина, Исидора Севильского, Беды Достопочтенного, Ансельма Кентерберийского. Разве все эти коллеги не выполняют одну общую задачу? Чтобы понять это, нужно изучать не общие фразы и клише, цитируемые всеми, а скорее трудные и более тонкие тексты, которым им удалось дать столько разных толкований. XIII век имеет характерные выражения для описания этой процедуры, к примеру: in melius interpretari (интерпретировать лучше); reverenter ехропеге (объяснять с уважением); pium dare intellectum (придавать почтительный смысл). Это эвфемизмы, к которым прибегают великие, когда необходимо подогнать какие-либо затруднительные для понимания пассажи к собственным теориям по определенному предмету. Мы вспоминаем здесь проницательные слова Иоанна Солсберийского о философах своего времени, стремящихся примирить Платона и Аристотеля, – как они тщетно старались сгладить противоречия умерших людей, которые противостояли друг другу всю свою жизнь!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука