Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Несомненно, можно в отношении власти рассудка понимать внешние реальности, познать все до определенной степени[151]. Субъективизм, который заключает разум в замкнутый круг его же впечатлений, был чужд духу того времени. Так, когда Николай из Отрекура, называемый иногда Юмом XIII века, учил в Париже тому, что существование внешнего мира нельзя доказать, что принцип причинной связи не без объективной обоснованности, он был явным исключением, и поэтому его считали любителем парадоксов. Культурные умы того времени единодушно полагались на человеческий разум. Откровенно догматичная, схоластическая философия считает, что человеческий интеллект был создан для того, чтобы познать истину, точно так же как огонь был сотворен, чтобы гореть. Определенно, философы XIII века полагали, что человеческий интеллект имеет свои пределы, – они обладают очень посредственными знаниями обо всем, – но в этих рамках они им полностью доверяли; они для них были искрой, зажженной от факела вечной истины. Эта концепция уверенности не включает и не исключает нашей современной эпистемологии; подобно всему, что принадлежит средневековому гению, она есть sui generis (единственная в своем роде).

Схоластика не менее оптимистична в своих моральных учениях. Она считает, что счастье состоит в наиполнейшем по возможности развитии личности. Она учит, что ничто не может вычеркнуть из сознания фундаментальные принципы морали.

Соответственно, она утверждает, что даже самый безнравственный человек все же сохраняет коренное стремление к добру – стремление, которое говорит о том, что его исправление всегда возможно[152].

В сфере искусства оптимизм и ясность еще более очевидны; ведь искусство возникает из сердца, которое понимает радость даже лучше, чем дух. В Chansons de geste (песнях о деяниях) появляется радость жизни и свежесть образов, которые обогащают любовь между рыцарями и дамами, дыхание природы, которое говорит об абсолютном счастье, ощущаемом в жизни среди ее щедрых подарков и чудес. Всем нам известно, какое чистое и трепетное стихотворение «Цветочки» святого Франциска и что оно выражает, как и «Божественная комедия» Данте, не только восхваление Божественного творения и искупления, но и воспевание удовольствий на фоне природы.

Нужно ли говорить о готических соборах, поскольку они тоже воспевают гимн радости, триумф природы и Бога? Их высокие своды, залитые светом, их витражи, сверкающие на солнце, словно восточные гобелены, и благородные и выразительные своды с их изобилием фресок, фигур и символов, не могут быть работой людей, которые относятся к жизни скептически. Средневековые скульпторы «смотрели на мир удивленными детскими глазами». Они изображали природу в совершенстве ее красоты.

И наконец, еще более возвышенный мотив стимулирует оптимистический взгляд на жизнь в обществе в целом. Это христианский идеализм – надежда на будущее счастье, вера в религиозную ценность осуществляемого труда. Разве можем мы объяснить как-то по-иному удивительные подвиги оптимизма, проявленные в Крестовых походах? Как они теснят друг друга в этой долгой преемственности! Несмотря на громадность предприятия или отсутствие успеха в каждой из этих попыток, все равно Крестовые походы продолжали вызывать непрекращающийся энтузиазм. Их верно называли «эпопеями оптимизма».

II. Безличность

Еще одна характерная черта, тесно связанная с оптимизмом схоластики и требующая равного акцента, – это безличный характер ее трудов, некий дух личной отрешенности, который также охватывает ее научные работы, будь то классификация человеческих знаний или великая система схоластической философии. Как оптимизм, так и безличность есть просто продукт осознанных, прогрессивных и коллективных усилий.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука