Средневековая философия и цивилизация

Точная формулировка украшена их метафизической психологией. Человеческая природа одинакова у всех людей, и, что бы ни основывалось на этой природе, оно стабильно и единообразно. Но способности – прямой источник деятельности – отличаются от человека к человеку в степени и гибкости. Интеллект и воля деятельны в большей или меньшей степени; они повержены совершенствованию с помощью образования, и это самоусовершенствование неограниченно. Повторение деятельности порождает постоянный характер (habitus), который усиливает попытку. Итак, место для прогресса в науке есть. То, что люди не были способны открыть в данное время, может быть открыто в любой момент гением, более проницательным. Фома Аквинский применяет это к геоцентрическим гипотезам, возможное вытеснение которых он предвидит[277]. Наука, более того, считается коллективным сокровищем, которое беспрерывно возрастает посредством вкладов последующих поколений[278].

В сфере морали и социальной справедливости место, отведенное переменам (конечно же переменам к лучшему), гораздо важнее. Проблема здесь не связана с ростом моральных или общественных суждений, как было в случае науки; но с реальной трансформацией и вытекающей из нее адаптацией, и подоплека тому находится в свободе человека. Кроме непреложных принципов (отправной пункт и стандарты морали), схоластика признает, что применение этих принципов относительно ясно и более менее непостоянно[279]. Эти принципы управляют большинством случаев, но они не допускают исключений. Разум должен взвешивать ценность всех обстоятельств, которые охватывают и практическое применение морального закона. Чем многочисленнее становятся эти обстоятельства, тем больше становится эластичность закона.

Этот вопрос хорошо и ясно изложен Фомой Аквинским[280], который говорит следующее: «Что касается должных выводов практических рассуждений, то ни один не будет истинным или правильным в равной степени для всех, а там, где это так, то не всегда это в равной степени известно всем. Таким образом, правильно и верно для всех действовать, как подсказывает здравый смысл, и, исходя из этого принципа, следует правильный вывод, что товар, доверенный другому, должен быть возвращен его владельцу. Так вот, это верно для большинства случаев, но может так случиться, что в определенном случае будет вредно и, следовательно, неразумно возвращать товар на сохранение, например если его затребовали в целях войны с какой-то страной. И этот принцип, как окажется, скорее не сработает; по мере того, как мы будем вдаваться в подробности, к примеру, если будет сказано, что товары, отданные на хранение, должны быть возвращены с такой-то и такой-то гарантией или таким-то и таким-то образом, потому что чем больше добавляется условий, тем больше способов, чтобы этот принцип сработал так, что возвращать товар будет неправильно, либо его вообще будет нельзя возвратить».

Коренная склонность к добру находится в глубинах человеческого сознания; ее можно омрачить, obtenebrari, но не уничтожить. В самых худших людях человеческая натура остается хорошей и носит неизгладимый след вечного закона[281].

Что касается общественных истин и общественных законов, они еще более подвержены условиям tempora, negotia, personae (времени, обстоятельств и личности), чем моральные законы индивидуума[282].

Они изменяются с ними, они не наделены непогрешимостью[283]. Отсюда прогресс в гуманитарном законодательстве возможен. Несомненно, что система ограниченной монархии, которой Фома Аквинский отдает свое предпочтение, представляет, по его мнению, шаг вперед от примитивных форм правления, которые он перечисляет. В следующем прекрасном пассаже Фома показывает, что закон, так же как и наука, способен к прогрессу: «Таким образом, может быть две причины для справедливого изменения гуманитарного права: одна со стороны здравого смысла; другая – со стороны человека, поступки которого регулируются законом. Причина со стороны здравого смысла состоит в том, что человеческому рассудку кажется естественным постепенно продвигаться от несовершенства к совершенству. Отсюда в спекулятивных науках мы видим, что учение древних философов было несовершенно и что впоследствии оно было усовершенствовано теми, кто пришли к ним на смену. Так и в практических делах: ведь те, кто впервые попытались открыть нечто полезное для человеческого общества, не будучи способными самостоятельно принять все во внимание, основали определенные институты, которые были несовершенны во многих отношениях; и они были изменены последующими законодателями, которые создали учреждения, которые могут зачастую оказаться менее несовершенными в отношении общего блага.

Со стороны человека, чьи поступки регулируются законом, закон может быть справедливо изменен, вследствие изменившихся условий человека, которому подходят различные вещи в зависимости от различий в его условиях»[284].