Срочно меняется квартира

Умеренно живущая тетка Севы вручила ему на выпускной вечер только сильно измятую трешницу. Деньги, которые он швырял так легко и бездумно, так же легко ему и достались. Это был его новый коммерческий гонорар. Слов нет, никому из друзей о происхождении гонорара он не сказал. Но мы с вами можем проникнуть в эту тайну. Ибо, как говорит молодой юрист, муж цирковой внучки, презумпция невиновности в данном случае была налицо.

За неделю до выпускного вечера, выбрав нужный момент, а он состоял в том, чтобы его товарищи отсутствовали дома, а их родители, наоборот, присутствовали, Сева приходил в семьи одноклассников. Очень смущаясь и волнуясь, он говорил одну и ту же заранее отрепетированную речь: «Здравствуйте! Я по поручению оргкомитета выпускного вечера. Мы учимся с вашей Таней (или Васей) в десятом классе «Б». Мы решили сделать сюрприз нашим учителям. В день выпуска рано утром подарить каждому учителю букет живых цветов. Мы также подумали, что будет не совсем удобно, если ребята узнают, что деньги на цветы дали их родители. Мы ведь теперь совсем взрослые, у нас повышенное самолюбие, но денег у нас пока нет. Вот мне оргкомитет и поручил собрать деньги. Кто сколько может….» — добавлял в меру синеглазый Сева совсем уже смущенно.

Родители, тронутые подобной инициативой несуществующего оргкомитета, совали кто трешницу, а кто и пятерку. В уме они успевали прикинуть, сколько учителей обучало их чадо, а также рыночную цену цветов. Одна, потому и щедрая, что имущая, маман отвалила две десятки. В этом классе у нее обучались дочери-близнецы, очень упитанные и среднеуспевающие красавицы.

Любезно попрощавшись, Сева очень ловко задумался у порога и, взывая к родительскому благоразумию, спрашивал: «А может, мы ошибаемся, что не хотим говорить товарищам о деньгах? Это может смутить их… Как вы думаете?» — «Конечно, конечно, — соглашались с доводами Севы родители. — Это тактичнее… и приятнее — тайный сюрприз».

Что касается тайн, то давно известно, что тайна перестает быть таковой сразу после того, как о ней узнает второе лицо. Родители сдержали слово и помалкивали, одноклассники не знали о Севиных визитах, и мы можем убедиться, что уже в школе Сева был неплохим психоаналитиком.

Когда в кармане представителя оргкомитета образовалась сумма, приближающаяся к ста пятидесяти рублям, он не пошел изучать рыночные цены и торговаться со спекулянтами. Он обратился от имени того же оргкомитета к знакомому садовнику, и тот за четвертак отвалил ему такой букет, что и корова за день не сжует. Этот букет и красовался на столе президиума. А дабы тайна ненароком не выпорхнула на свет божий, Сева шептал на ухо всем, у кого брал деньги: «У нас остались средства от индивидуальных букетов, и мы приобрели еще один — общий…»

Угощая своих приятелей шампанским на деньги их родителей, Сева не испытывал угрызений совести по поводу того, что забыл рано утром нанести визит к каждому из учителей. Он думал о другом: что всякая коллективная касса тем и сильна, что вносят в нее все, а пользуются изъятиями только некоторые. Иначе бы расходы превысили доход. Словом, совесть его была спокойна.

Бабка к этому времени «сочла дни свои», а старая тетка, у которой он жил, была рада отпустить его на все четыре стороны. Торная и благочинная дорога преуспевания в трудах и науках не манила свободную, как ветер, душу Севы.

Радиостанция «Юность» в то время давала одну передачу за другой о романтике, бригантинах и энтузиазме. Несомненно, что передачи эти популярно разъясняли разницу между романтикой флибустьеров и конкистадоров, кладоискателей и пиратов и суровой романтикой далеких молодежных строек. Но именно эти убедительные редакционные пояснения Сева и пропускал мимо ушей. «Люди Флинта» снились ему, а не заляпанные раствором штукатуры. «Яростных и непохожих» он представлял себе несколько иначе, чем авторы радиопередач.

Еще через неделю Сева повзрослел окончательно. В кармане штанов, из которых он основательно вырос, лежал билет на строительство канала. В компании парней, отдаленно напоминающих бородой и прической Миклухо-Маклая в годы его скитаний по туземным хижинам, Сева занял свое место в общем вагоне. Под перезвон гитар и хрюканье транзисторов вагон устремился к великому междуречью, о котором компания имела такое же смутное представление, как и о междуречье Тигра и Евфрата.

Прекрасным летним утром разбитной бригадир в брезентовой куртке прочитал молодежи прочувственную речь и закончил ее весьма решительно: