Срочно меняется квартира

— Точнее, я — народный артист! — грустно согласился чревовещатель, — и среди множества моих званий горжусь им. Есть в этом звании что-то обязывающее меня.

— Да, да! Я понимаю. Только зазря мы с этим парнокопытным столь возимся.

— Э, об этом потом. Смотрите-ка, какие старинные бусы? Точно из чьих-то зубов?

— Из зубов. Из акульих, — растерянно подтвердил Аракчаев. — Постойте, как же это так?

Бедно одетый человек со скорбно-мудрым лицом протягивал кому-то нитку знакомых бус.

— Это последняя цена. Как для вас. Болезнь и старость — только они толкнули меня на потерю. Это мой отец-моряк привез из Сингапура в подарок маме. Семейная реликвия. Обоих уж нет в живых. Клянусь их памятью, подобные бусы — редкость.

— Спроси, спроси, Роман Романович, сколько этот перекупщик просит за бусы?

— Пошто они вам? — удивился старый Роман. — Уж не в подарок ли Марии Ефимовне? Такие сувениры, поди-ка, не в ее вкусе?

— Спроси, спроси, — толкал в бок Аракчаев, — я бы сам спросил, но он меня запомнил. Потом объясню.

— Нет уж, вы поначалу объясните, что это за чудесные зубы.

Пока Владимир Максимович что-то торопливо шепчет на ухо старому Роману, мы отойдем в сторону и понаблюдаем.

— Эге! Какая прелесть! — вдруг воскликнул маг и чародей. Веселые бесенята плясали в его глазах. — Сколько вы просите за нитку этих бус?

— Последняя цена, как для вас… Прошу двадцать пять.

— Четвертак? Это не дорого, если бусы неподдельные. Акул вы, очевидно, сами ловили в годы молодые?

— Побойтесь бога. Память от мамы, — скорбно-мудрое лицо потеплело. Покупатель понравился продавцу. Он смахивал на тех благородных интеллигентов, которые то и считают модным, что приплыло из-за границы.

— Да, память о родителях — святыня! — грустно поддакнул старый Роман, любуясь бусами. — Я охотно беру у вас эту ценность. Очевидно, только крайняя нужда толкает вас расстаться с памятью о родителях?

— Именно так. Вы человек пожилой, мудрый. Вы все видите и понимаете.

— Вижу я все, дорогой мой! А понимаю не все. Вы не менее пожилой человек. Вам нельзя не верить. Смотрите внимательно. Если вы говорите святую правду, бусы будут лежать на моих ладонях, если вы бессовестно лжете, они мгновенно исчезнут.

Скорбно-мудрое лицо исказилось. Теперь оно напоминало лицо Иисуса Навина, которому дали по шее. Он увидел пустые ладони старого Романа. Эти ладони, голые по локоть руки, благородная улыбка покупателя — все смешалось в душе продавца. Бус не было. Смахнув пот со лба, продавец вдруг схватил старого Романа за руку.

— Постой! Я те дам фокус-покус. Не на того нарвался… Отдай бусы…

Скорбно-мудрое лицо смахивало уже на лицо владельца собственной ювелирной лавочки, которую конфисковала революция. Продавец вздрогнул, когда услышал идущий из-под земли голос, странный и пугающий: «Зяма! Как тебе не стыдно за маму с папой? Коммерция коммерцией, но зачем клятва на нашем имени?»

— Кто? Кто? Это кто говорит? — продавец смотрел в плотно сжатые губы покупателя, в его преданно вежливые глаза и ничего не понимал.

— Чего вы всполошились? — спросил старый Роман. — Мы же не на барахолке. Мы присутствуем на опыте с совестью. Он удался. Ваши бусы лежат в вашем правом кармане. Собственность есть святыня. Она остается неприкосновенной.

Пока продавец поспешно шарил по карману, извлекая бусы, утирал пот и жалко улыбался в спину покупателя, к нему подскочил цыганенок.

— Дядька! Дай цыганенку трудовую копеечку, а лучше рубиль!

— Я тебе дам рубиль! — Визгливо заорал продавец. — Пошел вон, цыганская морда! Распустили вас!

Глава десятая

1

Развалясь на тахте, Сева Булочка просматривал последние журналы мод, а Рита готовила скромный стол для ужина.

— Знаешь, Рит! — заметил страховой агент, зевая, — один ветеран гремяще-баночного производства недурно заметил, что при теперешних модах на мужской галстук требуется материала больше, чем на женскую юбку.

— Пожалуй, — ответила Рита, думая о чем-то своем. А думала она все о том же — кто есть кто? Не будем упрекать ее, что она погналась за двумя зайцами сразу. Мало ли зайцев прыгает вокруг, поди разберись, кто есть кто?

Девы в пляжных ансамблях и волнующих позах пригласительно улыбались со страниц иностранных журналов. Все они были одинаковы, как дрова в поленнице, а ансамбли были разные. Особенно Севе приглянулась блондинка в крохотных трусиках. На том месте, где в глубокой древности носили фиговый лист, красовалась симпатичная полосатая морда тигра. Тигр улыбался, сверкал ослепительно белыми зубами и как бы облизывался.

— Во дают на Западе! — восхищенно вздохнул Сева. — Где ты только достаешь такие журналы?

— А, пустяки. Переверни страницу — Восток гоже не отстает в изобретательности.

Сева перевернул страницу и увидел залитый солнцем роскошный пляж. На ослепительном песке лежала роскошная брюнетка. Фиговый лист заменял цветок лотоса.

— Не, — знающе заметил Сева, — тигр уместнее! Он включил транзистор, и тот завопил на всю комнату: «Арлекино, арлекино…» Сева убавил звук и, напевая новинку на свой лад: «Арлекино, арлекино, есть одна награда — грех!», пошел мыть руки.