Срочно меняется квартира

…Пока Крым здесь же, за столом начальника, трудится над анкетой, стоит спокойно поведать о том, чего он и сам не знает, и в частности, откуда взялось его странное имя — Крым.

…Когда гвардии старшина Николай Ефимов, волоча за собой перебитую ногу, отполз от дороги, бомбежка уже кончилась. Последний самолет набирал высоту после выхода из пикирования. Стабилизатор его показался старшине раздвоенным хвостом какого-то гадкого насекомого. Размазав по лицу грязь с кровью, старшина осмотрелся по сторонам. Несколько перевернутых взрывами автомашин горели. У одной еще продолжало вращаться колесо. Из придорожных кустов выходили уцелевшие солдаты. Стонали раненые. Ефимов попробовал встать, но только завыл от боли и пополз опять.

Старшина полз до тех пор, пока не уткнулся головой во что-то мягкое. Это было тело женщины. Ефимов сел и увидел рядом мальчишку лет двух. Малец не кричал, не плакал, а только, как рыбка, беззвучно открывал рот. Женщина была убита осколком наповал и лежала рядом с крестьянской фурой. Как попала эта фура в военную колонну, гадать не было времени, и, когда к старшине подошли, чтобы помочь ему доковылять до уцелевшей машины, он указал на мальчишку.

Так свела судьба на несколько часов старшину Николая Ефимова и двухлетнего Сережу Оноприенко. В кузове машины Сережа сидел молча, вцепившись ручонками в ворот чьей-то гимнастерки, и старшина с испугом поглядывал на мальца. Было странно, что он не издавал ни звука. «Контузило пацана», — хрипло сказал державший его солдат.

В медсанбате мальчика отдали в руки женщины-врача; и старшина успел булавкой прицепить к его рубашонке мятую бумажку.

Бумажка эта вместе с мальчиком долго добиралась до тылового города, и, изучая ее при свете настольной лампы, директор детского приемника никак не мог разобрать, что на ней написано.

Несколько слов, выведенных корявыми буквами, ни о чем не говорили: «Найден мал. Возле станицы. Крымская. Кубань. Мать убита. Мож. не мать? Подобрал старш. гвард. мин. бат. Николай Ефимов».

После краткого совета, мальчика решено было числить в списках по имени места, где он был найден, а дабы не забылось имя его спасителя, отчество ему было присвоено Николаевич. Так сын украинского колхозника Сережа Оноприенко стал Крымом Николаевичем Кубанским. И если бы сравнить настоящие данные, о которых Крым и не подозревал, и те, которые он не без ехидства написал в анкете, то трудно было бы судить, какие ближе к истине?

Начальник отдела кадров был по натуре человеком не злым, но его долго и старательно воспитывали в духе подозрительности. Он привык доверять не людям, а данным о них. Он быстро составлял представление о людях, препарированных анкетой. Все было четко, подробно, понятно. Теперь анкеты пошли куцые, лаконичные, и это мешало ему разбираться в трудящихся. Он, конечно, понимал необходимость демократических преобразований в учете кадров и был согласен с тем, что глупо задать Крыму вопрос: «Занятие родителей до революции?» Но все же… Вот пример: какой-то мальчишка без страха и почтения дерзит ему и ведет себя как с равным.

А что он может сделать? Швырнуть ему анкету обратно? Сказать: «Пошел вон, шпана, ищи себе работу на Колыме». Ну, положим, он выгонит его… Этот мальчишка, стрельнув своими черными глазами, скажет ему: «Гуд бай! В нашей стране безработицы нет». И уйдет. А завтра кадровика опять будет разносить начальство — почему не хватает матросов? Почему такая текучесть кадров? Что у нас — база или проходной двор? Куда проще было нанимать на суда, кого бог пошлет, а там уж пусть разбираются капитаны.

В этой части своих размышлений Сам оглянулся на Крыма, глаза их встретились. Крым усмехнулся, Сам помрачнел и, размашисто расчеркав заявление, крикнул в дверь: «В приказ! На судно. Матросом-рулевым». Вдогонку Крыму он смотрел мрачно, и Крым, поняв его, утешил как мог:

— Не бойтесь, товарищ начальник, я по мелочам не ворую.

3

Ночью в рулевой тихо, красиво и даже как-то таинственно: свет погашен, впереди непроглядный мрак — не видно, где море граничит с небом. Крым любит эти часы ночной вахты на переходах. Ему нравится тишина, сосредоточенность и некоторая торжественность обстановки. Нарушает ее только капитан. Сидит он, как всегда, верхом на своей дубовой скамеечке, смотрит в темноту — странный человек, чего смотреть в непроходимый, непробиваемый мрак? Но капитан смотрит вперед так, будто перед ним экран в кинотеатре! Иногда он лениво спрашивает у Крыма:

— На курсе?

— Восемьдесят градусов.

— Врешь, Кубанский, зазевался ты и свалился на два румба, — сказано это спокойненько, по-домашнему, со вздохом, и от этого Крыму становится неловко. «Окаянный какой-то, — думает Крым, — ухом он, что ли, видит?»