Срочно меняется квартира

Прямо перед Крымом плавает подсвеченная лампочкой картушка компаса. Крым действительно зазевался — и курс — семьдесят восемь, но он уже спохватился и начал доворачивать судно, когда капитан задал вопрос. Можно проявить характер и настойчиво повторить: «На курсе — восемьдесят». Пока капитан встанет, подойдет к компасу, судно уже выйдет на заданный курс. Но Крым знает, что Староверова не проведешь. А капитан так же спокойненько, с зевком говорит:

— У свала банок течение сильно работает. Вот тебя и валит в сторону, одерживай понемножку…

Крым в пику капитану бодро докладывает:

— Слева по борту открылся проблесковый буй.

— Правильно, открылся, — вздыхает Староверов, — минут пять назад, а ты только заметил.

Если бы в рубке было не так темно, то было бы видно, как рулевой обиженно поджал губы. «Сидит, как татарин, верхом на верблюде, — с раздражением думает Крым, — дремлет, покуривает — верблюд сам знает, куда шагать…»

И вдруг капитан мгновенно переводит ручку машинного телеграфа на положение «Стоп» и одновременно командует:

— Право руля — круто, еще круче!

Движение руки, и машина работает теперь «полным назад», а капитан, выскочив на мостик, кричит во все горло в первозданный мрак:

— Макаки! Полутурки! Анан-манаский флот. Басмачи!

Под самым носом судна мотается на якоре, как конь на привязи, маленький сейнер — «фанерка». Крым включает прожектор, и видно, как по палубе сейнера, заставленной ящиками, бегает человек. Он размахивает фонарем «летучая мышь» и что-то тоже кричит, чего Крыму не слышно. Со стороны это все выглядит почти забавно: казах в барашковом малахае, в морском кителе, в подштанниках и босиком, фанерный сейнеришко, «летучая мышь» и нос «Орлана», который мог не только разбить суденышко, но и перерезать его, как ломоть хлеба. Это было бы уже менее забавно.

На сей раз дело обошлось без происшествий. «Орлан», обойдя сейнеришко, у которого что-то приключилось с машиной и который мотался в море без всякого, даже аварийного, освещения, пошел своим курсом дальше.

— Тесно в море стало, — подвел итог происшествия капитан-директор, — сейчас весь наш флот перебрался к восточному берегу — гляди в оба.

И Крым глядит в оба. Он, конечно, понимает, что кэп не очень-то доверяет ему, и это малость обидно.

Староверов уходит в штурманскую выгородку и, склонившись над картой, что-то кумекает с циркулем в руке. А Крым пытается представить себе, сколько капитан крутился у этих банок, свалов и глубин в погоне за косяками, сколько верст ленты эхолота проползло перед ним и сколько позади бессонных ночей.

А сколько? Ну, если Крыму пошел двадцать третий год, то кэпу вряд ли больше тридцати пяти. «Но он уже кончил мореходку, — думает Крым, — успел погоняться за рыбешкой в двух океанах, потом поплавал на перегрузчике и приехал на это соленое болото, у которого, если верить радисту, более сорока имен». Нет, он, Крым, из океана не ушел бы. Он уже искал судьбу — потолкался в Азчеррыбе. Но дальше прибрежного плавания его не пустили. Там кадровик был мужик-жох. Вообще-то он, Крым, плевал на это болото. Нужда прибила его к этим берегам. Поплавает пару лет, заработает «вид», отряхнет грехи юности и махнет на самый Дальний, на Восток, в Дальрыбу. Там, говорят, кадрами не разбрасываются. А он, Крым, не фрайер и не бич. Он, как отозвался о нем стармех, шаловливое дитя — плод излишней гуманности воспитателей…

— На курсе?

— Ровно восемьдесят! — бодро сообщает Крым. И на сей раз не врет. Капитан опять усаживается верхом на скамью. Опять курит и думает о чем-то своем.

А думает кэп о том, что недурно бы сходить поискать косяки посевернее. Бывает, везет людям. Натолкнутся на рыбу — и за три-четыре ночи наверстывают месячное упущение. Бывает. Но есть доля риска: проплаваешь на этой лайбе туда-сюда — упустишь время. Здесь при народе в хороводе по малости, но перекачиваешь море с борта на борт, кое-что попадает. Это — синица на земле, а там — журавль в небе. Первое — верней. Промразведке веры мало, свои, ухорезы-асы, которые ушли на север, на перекличках темнят: «Нахожусь на переходе, запись слабая, веду поиск». Знаем мы эти записи…

— Иван Андреевич, — спрашивает Крым не то чтобы фамильярно, но с интонацией доверительности, — пару бы таких ночей. А? Завалились бы? Не ночь — малина. Мечта блатных и килечных — ни зги не видно.

— Ты сам не заваливайся. Держись на курсе. Часа через два вылезет и засияет.

— Ни, не засияет. Точно.

Крыму не видно, как капитан поморщился. Уж он-то знает: сменился ветер, потом прибавил, значит, протянет хоть и высокие, но плотные облака, и вылезет луна, огромная и наглая, голубая и бесполезная, красивая и очень не любимая капитаном-директором.

Несомненно, капитан-директор знает многое, но не все. Он знает, какой у него план, и даже знает, как его выполнить, он знает, что луна вылезет обязательно и раз шторм утих, то больше не будет. Он знает, что можно не ходить на базу за хлебом — кок Артемыч выручит: напечет галет из вермишели.