США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Первый посланник республиканской Мексики в Вашингтоне Пабло Обрегон повесился в сентябре 1828 г. из-за неразделенной любви и долгов[1079], первый посланник США в Мехико был отозван как persona non grata – таков был личный итог первого пятилетия отношений соседей. Итог деловой был не лучше. Напряженная деятельность Пойнсета в итоге не принесла никаких плодов, а сам он вернулся в Соединенные Штаты почти разоренным и полностью разочарованным в Латинской Америке. В его действиях, плохо сочетавшихся с рангом посланника, легко увидеть прообраз поведения «гринго» в Латинской Америке, блестяще описанного ОТенри в бессмертных «Королях и капусте». Влияние йоркинос, «американской партии» Пойнсета, усиливалось на протяжении 1826–1829 гг., но это никак не способствовало продвижению интересов США. На Пойнсете не лежит ответственность за, скажем, устроенное радикалами изгнание испанцев, но общественное сознание винило его во всех грехах. Пойнсет стал в истории Мексики именем нарицательным, символом пагубного засилья иностранцев[1080]. Он ведь, не желая того, присвоил даже имя красивого мексиканского цветка, flor de nochebuena, – после того, как дипломат привез растение в США, оно стало известно во всем мире под официальным ботаническим названием пойнсеттии.

Весной 1826 г. с восстанием генерала Хосе Антонио Паэса в Венесуэле начался распад Великой Колумбии. Страна погружалась в пучину анархии, причем положение не спасло даже возвращение Боливара, на которое поначалу возлагали надежды сменивший Андерсона в Боготе Бофорт Уоттс и “National Intelligencer”. В США укреплялось мнение, что колумбийцы не могут самостоятельно управлять своей страной и нуждаются в диктаторе, подобном Кромвелю или Бонапарту[1081].

Первый этап американо-колумбийских отношений завершает миссия под руководством будущего президента, генерала из Огайо Уильяма Гаррисона (1773–1841)[1082]. Идея направить его в Боготу принадлежала Генри Клею, Адамс же долго возражал против назначения, считая Гаррисона неглубоким и самодовольным политическим авантюристом. В итоге все решила необходимость заручиться перед выборами поддержкой западных штатов[1083].

В инструкциях Гаррисону расстроенный действиями Пойнсета Генри Клей подчеркивал, что новому посланнику следует осторожно воздерживаться от участия в действиях враждующих политических партий[1084]. Но Гаррисон не выполнил указаний. По его словам, он увидел, что в стране правит деспотизм, причем если диктаторские режимы порой могут обеспечить стране хотя бы хозяйственный подъем, то «в Колумбии народ видит только ущерб от действий правительства»[1085]. Гаррисон сперва решил, что Боливар хочет назначить своим преемником английского принца, затем – что он сам хочет короноваться[1086]. И посланник решил установить дружеские отношения с оппозицией Освободителю.

Гаррисон не был прямо замешан в заговоре генерала Хосе Марии Кордовы (1799–1829) против Боливара, но знал о нем и поддерживал связи с участниками мятежа. Почему-то не покинув страну после приезда нового посланника 26 сентября 1829 г., он продолжал встречаться с оппозицией. Обстановка вокруг него сгущалась: двое друзей были объявлены personae non gratae. Отправившись, наконец, домой 19 октября 1829 г., Гаррисон явно предупредил свою неизбежную высылку[1087]. Урон, который его действия нанесли американо-колумбийским отношениям, не стал разрушительным лишь из-за скорой смены власти в южноамериканском государстве.

Секретарем миссии Гаррисона был уже знакомый нам Эдвард Тэйло, работавший в Мехико в 1825–1827 г. За пару месяцев он уверился, что Колумбия ничем не лучше Мексики: «Та же степень невежества и равная доля тщеславия присутствует в обеих странах, но фанатизм здесь глубже, а республиканская свобода подавлена чрезмерным весом военного деспотизма». Конца ее невзгодам не видно[1088].

Явно на втором плане внешней политики США оказались отношения с Перу, Чили, Аргентиной, Бразилией. Географическое отдаление, незначительный объем торговли этих стран с Северной Америкой, подчас внутренняя нестабильность – все это не способствовало развитию связей. Национальные интересы США затрагивались здесь лишь в самой незначительной степени.

Торговля с Перу была затруднена протекционистской политикой правительства в Лиме[1089]. Так, согласно принятому 6 июня 1826 г. торговому регламенту, пошлина на дешевые североамериканские ткани составила 80 процентов. В отношении английского хлопка эти протекционистские меры не применялись[1090]. В инструкциях назначенному с некоторым запозданием поверенному в делах Джеймсу Кули (1791–1828) Клей вновь ставил вопрос о несправедливых тарифах[1091]. Все это не принесло никаких результатов.