Сшитое сердце

Платье упало во второй раз. В облаке темной пыли голое и тощее тело проигранной женщины приняло яростную ласку рукавицы из конского волоса и прохладу воды. Нур остригла длинные, спутанные и немытые волосы женщины, которую она остановила. Медленно освободила пальцы от ногтей, которые почти закручивались вокруг них, и содрала с лица покрывавшую его маску из грязи и песка.

Закончив это долгое и тщательное омовение, старая мавританка отвела мою мать в комнату с ковром.

Очень старый дом из камня и глины – Нур, как мы поняли позже, была не столько его владелицей, сколько хранительницей – состоял из двух комнат; в маленькой, пропахшей пряностями и кофе, были грудой свалены вещи, среди прочего канун[11] и оцинкованный таз, а спала она в большой – пустой, с тремя зарешеченными окнами, смотревшими в небо и ловившими его свет. Удивительная архитектура для страны, где тень – редкое и драгоценное благо!

Мы тоже были там, рядом с ней. Женщина и ее дети, совершенно голые, наконец-то спали, лежа на полу в убогом жилище старой арабки с рыжими от хны руками, на земле мира, которого не узнали, хоть и пересекли его от края до края.

Лишь через несколько дней, полных заботы, нежности и покоя, через несколько дней с гребешком и слезами Нур позволила нам выйти погулять по улицам медины, старого арабского квартала. Да и то выпустила она только нас, детей! Моя мать намного дольше просидела взаперти в комнате с ковром.

Очень скоро ее вновь обуяла ярость, и она захотела продолжить путь. Но Нур, опасаясь, как бы она снова не потащила нас кружить по дорогам, надежно закрыла дверь, и прохожим было слышно, как моя мать лупит по стенам и орет, требуя, чтобы ее отпустили идти дальше. Несмотря на крики и мольбы, никто из детей ее не освободил. Даже ненавидевшая клетки Анхела. Все доверяли старой мавританке, ее тихому слову, положившему конец нашему походу, и каждый, приходя в ужас при одной только мысли о том, что придется снова идти через пустыню, предпочитал завывания нашей обезумевшей матери продолжению бесконечного путешествия. Потому что мы каждую ночь продолжали шагать, мы шли во сне, неспособные остановиться по-настоящему. Каждую ночь наши тела и души снова трогались в путь и ноги подергивались, хоть мы и лежали на земле. А на рассвете мы просыпались с пересохшими и потрескавшимися губами, полопавшимися от обжигающих снов.

Но однажды утром моя мать замолчала.

Нур, воспользовавшись тем, что одержимая забылась, вытащила из ее комнаты все коврики и энергично выколотила их во дворе. И крики смолкли.

Дети забеспокоились – не потеряла ли она сознание, оттого что так билась о стены? Но когда Нур несколько часов спустя решила снова открыть дверь и разложить по местам потрепанные циновки, они застали мать бодрствующей, безмятежной и поглощенной созерцанием пола, на котором та сидела. Никто из детей раньше и не замечал, какой шерстяной шедевр был скрыт под истертыми ковриками. Он-то и приковал к себе внимание моей матери.

Должно быть, Нур знала, что делает, когда открыла ей это окно в мир. Переход должен был продолжиться здесь, в этой комнате, построенной вокруг произведения искусства, веками тут хранившегося. Удивительный и забытый людьми ковер, картина из шерсти, которую спряли для царя. В этом ковре заключен был космос – так отражается в водоеме далекое звездное небо.

В центре на темно-синем фоне сиял громадный огненно-красный медальон, заполненный зеркально расположенными бесчисленными ветвями и колоссальными цветами. Зубчатая кайма центрального мотива, шерстяного солнца с зыбким контуром, задавала всему творению вибрацию, подобную барабанной дроби или биению сердца. Да, что-то трепетало – загадка, огненное светило в бескрайности ночного неба, заключенного в ковре гениальным мастером орнамента!

Моя мать долго продолжала путешествовать между строк красной нити ковра. Ее ум блуждал по каждому из пионов, усыпавших его бархатное небо. Ее взгляд, ее ладони, руки, ступни, ее нагое тело – потому что она до сих пор отказывалась одеваться – повторяли изгибы узоров, блуждали во тьме фона, пробегали по осколкам синих звезд, которые были обрезаны кромкой, но швея мысленно восстанавливала их с такой силой, что стены комнаты исчезали, распыленные этим звездным дождем. Последней хранительницей ковра стала бездетная Нур, и ей некому было передать свою миссию, – старая мавританка, бесплодная женщина с морщинистым лицом и увядшим чревом, отвергнутая мужчиной, которому ее отдали для присмотра за ковром, для спасения запечатленного в шерсти космического знания, для того, чтобы в этой глухомани вибрировала центральная звезда, обладающая гипнотической властью. И уже поднималась новая звезда, чтобы сместить главную, ее лучи уже проникли на нижний край ковра, тогда как у верхнего края подрагивали лучи уходящей звезды, полностью симметричной нижней, след сгинувшей власти. Ковер – несколько квадратных метров соединенных вместе нитей, в которых было записано бесконечное движение звезд, переменчивость мира. Цветные нити судьбы.