Сшитое сердце

В следующие недели торговец леденцами пел для других, а я получала лишь неизменные белые перья от Анхелы. Так было до того воскресного дня, во второй половине которого поезд пересек красную пустыню и остановился в нашем дворе. Поезд, вагончиками которого мы стали, должен был без надежды на возвращение увлечь нас в тот мир сказок и фантазий, что непрерывно ткала словами наша старшая сестра Анита, ткала под открытым небом в течение пятнадцати лет, предшествовавших ее медовому месяцу.

Хуан ворвался в нашу жизнь со свистком во рту, с карманными часами в руке и с вереницей веселых детей, пристроившихся следом за ним. Экспресс Оран – Алжир с грохотом затормозил у нас под окном, чтобы высадить одного из маленьких пассажиров, и уже собирался тронуться дальше, когда с десяток путешественников не старше двенадцати лет потребовали билеты и с криками прицепились к составу.

Анита следом за нами вышла из дома, чтобы посмотреть на представление. Взмыленный Хуан в одиночку тащил за собой сотню разбушевавшихся малышей, цеплявшихся один за другого, и хотя игра продолжалась давно, и Хуан уже пробежал половину города, и прицепленных к нему вагонов становилось все больше, а он не успевал даже утолить жажду, он улыбался.

– У меня губы пересохли от пыли, нальете водички попить? – весело спросил он у моей старшей сестры, прячущей за спиной передник, который она поспешно сдернула, увидев Хуана. – Никогда еще я не тащил такой длинный поезд, хотя – можете поверить машинисту локомотива – от работы не бегаю. Но эти детишки ненасытны, а когда я вижу, как радостно они скачут следом за мной, у меня духу недостает прервать игру и бросить их.

Сестра ринулась в дом и вернулась с большим стаканом воды. Я видела, как она наскоро пригладила волосы и складки платья, перед тем как выйти во двор, к весело галдящим детям. Человек-локомотив залпом выпил воду, не сводя глаз с доброй самаритянки, попросил еще, и пассажиры завопили, торопя его, а эта парочка расхохоталась, и каждый впился взглядом в губы другого.

– Спасибо, – наконец выдохнул Хуан. – Надо же было додуматься провести выходной, играя в поезд с этими сорванцами! Больше им меня на такое не уговорить. Хотя день все равно не пропал зря, раз я встретил вас и раз вы смеетесь. Внимание, внимание, поезд отправляется, отойдите подальше от путей!

Раздался свист, а потом из горла молодого человека вырвались пронзительные гудки паровой машины, которая медленно стронулась с места в облаке пыли и стала постепенно набирать скорость, увлекая за собой гирлянду детских лиц и ног. Хуан в последний раз обернулся, чтобы послать Аните воздушный поцелуй, поезд продолжил путь в сторону медины, и еще долго не затихали радостные крики за спиной у машиниста.

Через пустырь протянулись невидимые рельсы, и смех Аниты оказался в центре тайной железнодорожной сети. Все стрелки страны теперь направляли к ней. При первой возможности Хуан сворачивал в ее двор. Он запомнил, в какие дни и часы ее можно там застать, и расписание установилось очень быстро. Неизменно пунктуальный, он стучался к нам, и Анита выскакивала за порог встречать его. Они так и стояли во дворе, на небольшом расстоянии друг от друга, словно между ними была парочка воображаемых человек, смеялись и отмахивались от детей, которые мухами вились вокруг.

Через месяц Анита наконец решилась вынести ему стул, и они уселись рядышком у стены. Поскольку дело явно шло к очень серьезной истории, матери бранили детей, слишком близко подбиравшихся к совсем новенькому счастью. Все соседки были начеку, они вполголоса обсуждали зарождающийся роман старшей дочери портнихи и молодого машиниста локомотива. Этот славный парень, вежливый и услужливый, всех их обхаживал так, словно они – его будущие тещи. Во дворе Хуана любили не только дети, он всегда был мил и приветлив с каждым. От него исходила незатейливая открытая радость, которой он щедро делился со всеми, достаточно было на него взглянуть и улыбнуться ему – и ты получал свою долю счастья.

Он несколько раз в неделю приносил овощи и дичь, подкармливал маленьких Караско. Теперь, когда он жил один, ему больше некого было баловать. Его отец-каменотес пятнадцать лет назад перебрался со всей семьей на этот берег Средиземного моря в поисках работы, но так тяжело заболел, что пришлось ему возвратиться на родину. Болезнь была из тех, о которых помалкивают, постыдная болезнь. Хороший был человек, но очень уж любил женщин. Хуан в Испанию не вернулся.

– До того дня, когда ты мне улыбнулась, мне ни к чему не хотелось притрагиваться, кроме моего стального локомотива. А теперь я так сильно тебя желаю, что весь горю, сидя рядом с тобой и не прикасаясь к тебе. Я хочу на тебе жениться! – одним духом выпалил он, не осмеливаясь взглянуть ей в лицо.