Сшитое сердце

По своей летней привычке Клара проснулась первой и наспех оделась, чтобы поскорее выйти на солнце. Ее старшая сестра сидела с закрытыми глазами среди руин праздника, голова у нее свесилась набок, открытый рот приник к уху мужа, тоже спавшего сидя, улыбаясь и наполняя двор мерным храпом. И тогда малышка нежно погладила по щеке старшую сестру, обмякшую на стуле в своем прямом и строгом платье, не зная, что ей годами придется повторять этот жест и что это прикосновение позволит влюбленным надолго сохранить свою тайну. Каждое утро на рассвете она будет расталкивать измученную желанием пару – до тех пор, пока сама не покинет этот двор, чтобы проспать свою первую брачную ночь.

В тот же вечер Анита снова стала сказительницей.

После ужина вся семья вышла на свежий воздух, и старшая сестра начала рассказывать нам истории, которые станут нашим насущным хлебом.

Она рассказывала до тех пор, пока Клара не закроет глаза, а потом до тех пор, пока соседи не унесут в дом стулья, и продолжала ночью до тех пор, пока Хуан, в свою очередь, не уснет, убаюканный звуком ее голоса, и только тогда просила Мартирио уложить нас, меня и Клару, а сама тем временем с нежностью закутывала мужа в большое шерстяное одеяло и сама устраивалась рядом с ним в шезлонге на ночь. В тех редких случаях, когда шел дождь и было слишком холодно, мы сумерничали в комнате на первом этаже, но все остальные ночи чета спала под открытым небом из страха не сдержать невероятное обещание, из страха не удовольствоваться словами и поддаться желанию, которое накатывало на них всякий раз, как они слишком близко подходили друг к другу или оказывались одни в комнате.

В течение пятнадцати лет Анита и Хуан питались словами, чтобы сдержать слово.

В первый вечер Анита рассказала нам историю Фраскиты Караско и Человека с оливами, человека с пришитым желанием, который, возможно, был моим отцом. Тогда я впервые услышала сказку о поставленной на кон и проигранной женщине.

Затем, из вечера в вечер, истории разматывались, и я оставалась бодрствовать последней, сопротивляясь сну, чтобы узнать, что станет с Сальвадором или с Лусией, красоткой-аккордеонисткой. Я дрожала от страха перед людоедом, меня смешило описание человека-локомотива, случайно зашедшего в наш двор с длинной вереницей детей, возмущало коварство второго мужа Клары, изумляли таланты моей матери, потрясала судьба моего брата-отцеубийцы. Взрослея, я лучше понимала каждую из этих историй, хотя не всегда могла разобраться в сказанном, но меня не заботила подлинность событий. И все же, даже если воспоминания мои путаются, мне кажется, что Мартирио не было пятнадцати лет и что она еще держала меня на коленях, когда Анита рассказывала о череде беременностей этой сестры-убийцы; что светлая Клара все еще жила в нашей комнате, когда была рассказана печальная история ее второго брака, и что я была ребенком, когда впервые услышала рассказ о моем грядущем одиночестве.

Да, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что во всем этом была какая-то магия. Если только мы не были вылеплены из слов.

Ночью во дворе

Слушайте, сестры мои!

Слушайте ропот, наполняющий ночь!

Слушайте… шум матерей!

Слушайте, как он течет внутри вас и застаивается в ваших животах, слушайте, как он загнивает в потемках, где растут миры!

С первого вечера и первого утра, со времен Книги Бытия и начала книг, мужское спит с Историей. Но существуют и другие рассказы. Подземные рассказы, которые втайне передают женщины, сказки, спрятанные в уши дочерей, впитанные с молоком, слова, выпитые с материнских уст. Нет ничего более завораживающего, чем эта магия, усвоенная с кровью, усвоенная с месячными.

Священные вещи нашептывают в кухонной темноте.

На донышках старых кастрюль, в запахах пряностей магия и рецепты существуют бок о бок. Кулинарное искусство женщин переполнено тайной и поэзией.

Все преподано нам разом: яркость огня, холод колодезной воды, жар железа, белизна простынь, благоухание, пропорции, молитвы, смерти, игла и нить… и нить.

Порой из недр чугунка восстает некая иссохшая фигура. На меня смотрит безымянная прабабка, которая так много знала, так много повидала, так много молчала, так много вытерпела.

Безмолвные страдания наших матерей заставили умолкнуть их сердца. Их жалобы растворились в похлебках: молочные слезы, кровавые слезы, пряные слезы, соленые и сладкие.

Елейные слезы, умащающие мужское нёбо.

За пределами тесного мирка своего домашнего очага женщины внезапно нашли другой.

Дверцы духовок, деревянные лохани, провалы колодцев, засохшие лимоны ведут в сказочный мир, который исследовали только женщины.

Упрямо сопротивляясь реальности, наши матери в конце концов из недр своих кухонь изогнули поверхность мира.

То, что никогда не было написано, – женское.

Золотые пуговицы

Когда настал черед Клары, когда она впервые запятнала платье, мои сестры посоветовались и решили, что ночью она ничего не услышит, ничто не проникнет в ее беспробудный сон. Ни одно слово, ни одна молитва.