Стая

В сельсовет доставили повестки на желтоватой плотной бумаге – всем мужчинам, кроме дряхлых стариков, было велено явиться в райвоенкомат ближайшего городка. «За опоздание или неявку будете привлечены к ответственности». А на обороте – от руки написано: приходить обритым наголо, иметь с собою документы и продукты, громоздких вещей не брать». Пришла такая бумажка и на имена Федора и его братьев. Отец к тому времени уже давно спал в могиле, на стареньком кладбище близ деревенской часовенки. Мать была совсем старушкой, подрастерявшей былую склочность и прыть. К старости она стала медленной и равнодушной. Могла весь день провести на кособокой лавочке у своего дома, почти ничего не ела и почти ни с кем не разговаривала. Один из ее сыновей давно жил в городе, изредка от него приходили телеграммы. Деньгами он никогда своим не помогал, хотя вроде бы неплохо устроился – занимал какую-то должность на крупном заводе. Федор же и два его брата остались в деревне. У братьев давно были свои семьи, у каждого – уже по четверо детей. Свои дома.

Только Федор так и оставался бобылем, продолжал жить в родительском доме, переехав в комнату, которую когда-то занимал его отец.

Вырос он в мужчину видного, многие девушки на него засматривались. И матери его соседки не раз намекали – вот хорошо бы твоего парня с девкой моей свести. Красивая пара была бы, детишки бы пошли. Мать одно время в подобных разговорах с охоткой участвовала и даже пыталась на него влияние оказать, но потом опустила руки, поняла, что бесполезно все.

Со стороны казалось, что Федор вообще ничем не интересуется. Он любил уходить в лес и бродить там подолгу, иногда до самой ночи. Это была его отдушина. В остальное же время он был примерным сыном – внимательным и работящим. Дом починил, сарай новый построил, на огороде работал за троих. Не пил ни капельки спиртного, на сельской танцплощадке его ни разу не видели. Людей он не любил – увидит издали соседа и перейдет на другую сторону, а если с ним поздороваться, пробурчит что-нибудь себе под нос.

Даже братьев родных, которые в той же деревне жили, не привечал. Зайдут они к матери со своими женами и детишками – Федор поздоровается, да и уйдет в свою комнату, даже чаю вместе со всеми не выпьет.

И вот – лето сорок первого, война, повестка. Как заметалась мать – это было удивительно и жутко, ведь в последние годы она казалась растерявшей все чувства и реакции. С тех пор как ушел отец, ее общение с миром было скупым и вынужденным. Она как будто бы переключилась в режим дожития. Просто плыла по течению. Но это было не саморазрушение, а покорное ожидание своего срока.

А тут – забегала по дому, заголосила вместе с другими бабами. В те дни над деревней вой стоял – понимали ведь, чуяли, куда их мужья и сыновья отправляются.

Каким образом райвоенкомат распределял людей, никто так и не понял. Там была сутолока – каждый день оттуда направляли в сборные лагеря десятки новых людей. В лагере были все вместе, а потом самого младшего брата определили на другой фронт, а Федор и Николай, средненький, оказались вместе в эшелоне, который увозил их куда-то на запад. Так вышло, что они были в вагоне самыми старшими, а вокруг – сплошь юные неоперившиеся мальчишки, взбудораженные, бредящие этой войной, еще не успевшие осознать драгоценность жизни и неотвратимость смерти. Все они гордились тем, что едут на фронт, делились надеждами, предвкушали. Было общее впечатление праздника – вот они, все вместе, плечом к плечу, молодые и сильные, готовые защищать Родину.

К своим тридцати с небольшим Федор уже был знаком с Госпожой Смертью настолько близко, чтобы ее не романтизировать. Он хмуро смотрел в окно, на проплывающие выжженные поля, на высокое беловатое небо, и осознавал, что везут их не на честный бой, а в мясорубку. Едва ли эти радостные мальчишки еще увидят родные лица. Все эти их разговоры: «Вот разгромим немцев – и женюсь на Софке! Знаете, какая она у меня красивая! Коса с ногу толщиной!» – просто иллюзия, сладкий сон. На самом деле впереди их ждет только братская могила где-нибудь в лесном болоте. И полное забвенье – если только спустя десятилетия какие-нибудь активисты не найдут среди земли и костей полуистлевшие жетоны с их фамилиями.

Федор держался спокойно и почти равнодушно, Николай пытался ему подражать.

Братья были совсем не похожи друг на друга. Федя – высокий, смуглый, тихий. Николай – коренастый, улыбчивый, со светлыми кудрями, ямочками на щеках и веснушками, которых он всю жизнь стеснялся.

Федор относился к смерти со спокойным уважением, не желая ее приближать, но и не имея намерения слишком истово уклоняться от ее ледяных прикосновений. Коля по-детски ее боялся – днем держался на силе воли, а ночи напролет вертелся, вскрикивал, ему снились кошмары. За эти ночи он успел умереть сотни раз.