Сталь Императора

Наставник поморского согласия Петро, а в миру — Георгий Иванович Вельяминов, последний раз был в Петербурге почти четверть века назад, когда юным и наивным приехал покорять столицу своими талантами. Ему, потомку служилого поместного сословия однодворцев, ведущему род от детей боярских, весь жизненный путь тогда казался простым и жизнерадостным — от победы к победе… Как же его тогда быстро, равнодушно и жестоко окоротили! Вера его предков оказалась ключом, который не открывал, а наоборот — закрывал перед носом все столичные двери. Староверы-старообрядцы во второй половине ХIX века как были, так и оставались в своём Отечестве изгоями, служившими ему верой и правдой, невзирая на вековые притеснения.

Боже мой! Четверть века — как не бывало! А Петербург всё тот же… Хотя, нет. В самом начале 1901 года что-то совсем неуловимо изменилось в нем, как и во всём государстве. Таёжные губернии, где наставничал Петро, ходили ходуном, поднятые на дыбы свежим ветром перемен. Сюда новости обычно шли с запозданием, да еще и с причудливыми искажениями. Но сейчас все возможные средства связи передавали столичные вести максимально близко к оригиналу без всяких украшений и были похожи на сказочные. Присочинять ничего не требовалось.

Для старообрядцев заседание Синода, где присутствовали на равных все конфессии России, было камнем, брошенным в тихий религиозный омут. Слова императора — «Объявляю о равноправии всех религий, кроме тех, которые призывают к унижению и уничтожению иноверцев»— распространялись устно и письменно, обсуждались в молельных домах и трактирах высокопоставленными чиновниками и каторжанами.

— Так что же теперь, Петро, — спрашивали прихожане Покровской общины своего наставника, — стало быть, конец гонениям на веру нашу?

Что он мог ответить, кроме того, что уже сказал император на встрече со священниками?

— Светская власть отныне не будет вмешиваться в церковные дела, толковать и даже комментировать догматы веры, однако потребует от всех без исключения конфессий способствовать объединению верующих в политическую нацию.

Говорил, а сам сжимал в кармане письмо с изображением Георгия Победоносца на конверте, где было перечислено уже свершившееся и то, что произойдёт в ближайшее время. С калейдоскопической скоростью на его глазах сбывалось всё, о чём писал неизвестный автор: отмена выкупных платежей, снятие позорных ограничений для получения образования «кухаркиных детей», отмена налогов практически для всех подданных, за исключением особо обеспеченных… Окружающие Вельяминова крестьяне, промысловики, артельщики, привыкшие к тихому и размеренному образу жизни, просто не успевали переварить и примерить на себя все изменения, исходящие из канцелярии императора. Восьмичасовой рабочий день, запрет детского труда, равные права для мужчин и женщин, отмена недоимок для крестьян и всеобщие, прямые равные выборы в принципиально новые представительские органы — Советы…

— Это что, и бабы, стало быть, у нас выбирать теперь смогут? — чесали затылок селяне, выросшие на дедовом Домострое.

— Не только выбирать, но и сами смогут депутатствовать, — улыбался в ответ Вельяминов.

Домохозяева озадаченно цокали, крутили головами и уходили, бормоча что-то вроде «чудит царь-батюшка». Зато бабы, протерев портрет императора, крестили его троекратно и целовали, шепча охранительную молитву. Все остальные чисто городские штучки про запрет детского труда и 8 часов на селе были непонятны — расписание крестьянского труда не поддавалось нормированию. Зато выгоду крестьянская чуйка блюла неукоснительно, поэтому возможность не платить недоимки и подати затмевала и прощала всю остальную «царскую придурь».

Более солидные, образованные и состоятельные обсуждали с Петро нововведения про дела купеческие. И если государственная монополия на внешнюю торговлю сибиряков особенно не задевала, то «медвежий» налог в 50 % от прибыли, полученной за повышение цен и столько же — за ростовщичество, волновал и делал недовольными очень многих.

— Так государь сразу предупредил, — усмехался Вельяминов, — что это налог на жадность. Что значит не по-божески? Может тебе священное писание напомнить, что там говорится про рост и наживу на ближнем своём?

— Да какая там нажива! — в сердцах махал рукой купец, — теперь в лавку каждый со своим «талмудом» является, все считают и сравнивают. И не дай Бог — цены будут отличаться хоть на четвертинку от соседних — сразу крик поднимают и обещают сообщить, куда надо!

«Куда надо» — это ещё одна новая страшилка — Государственный контроль. Слухи вокруг него росли и множились, один нелепее другого. У каждого второго лавочника уже появился знакомец, которому ревизоры Саввы Мамонтова, якобы, насчитали спекулятивных и ростовщических налогов столько, что впору признавать себя банкротом и садиться в долговую яму со всей семьёй. Кулаки прятали подпол или даже сжигали амбарные книги с перечнем кредитополучателей. Те нагло приходили во двор с обещанием вернуть должок со дня на день, взяв в свидетели кого-нибудь из «куда надо».