Сталь Императора

Развивая тему конфликта царя с боярами, на второй странице публиковались заметки, состоящие почти полностью из цифр, знакомя широкую общественность с результатами работы главы нынешнего Временного правительства за прошедшие десять лет. Впечатляющие воображение суммы казённых средств, сгинувших при строительстве Транссибирской магистрали, Либавы, порта Дальний и десятков других, менее крупных объектов, приведенные мелким убористым шрифтом, заканчивались пугающими цифрами с количеством нулей, крайне редко встречающихся при описании экономики. Всю эту скучную бухгалтерию иллюстрировала эффектная карикатура на Витте в образе Гулливера-Собакевича, засовывающего в карманы паровозы, корабли, дома и разбегающихся в разные стороны человечков.

Вышеописанные новости отодвинули на третью страницу договор между русским царём и немецким кайзером о восстановлении независимого польского государства. В соответствии с публикуемым меморандумом об этом событии, высокие договаривающиеся стороны объединяли земли, находящиеся в юрисдикции России и Германии, а кайзер, как союзник Триединой империи, принимал на себя обязательства договориться об аналогичном шаге со стороны Австро-Венгрии и брал на себя всю техническую работу по формированию местных органов власти, армии и других атрибутов государственной власти воссоздаваемой Польши, для чего на исторических землях вводилась особая временная выборная администрация, организованная по типу ландтагов.

Кроме передачи власти в привислинских губерниях временной администрации, сама Россия делать больше ничего не была обязана. Зато обязательства имелись по отношению к ней. Для компенсации выпадающих бюджетных поступлений в казну России кайзер временно передавал царю порт Мемель, а также какие-то острова в Тихом океане, ценность которых не мог определить никто. На прописанные мелким шрифтом обязательства Германии по постройке предприятий и какой-то северной железной дороги, а также на способ покрытия накладных расходов самой Германией, никто вообще не обратил никакого внимания.

* * *

Последний час перед рассветом — самое паршивое время в карауле. Не зря моряки называют вахту в это время суток «собачьей». Состояние, в котором пребывает в это время организм, назвать рабочим не получится даже у самого большого оптимиста. Такое впечатление, что голова отделяется от туловища и живет своей жизнью, отстраненно наблюдая, как всё тело страстно ищет дополнительную точку опоры. Винтовка в это время — не оружие, а костыль, о который хочется опереться, чтобы не упасть. Глаза уже даже не слипаются — их режет, будто какая-то вражина сыпанула под веки песок. Зимой все эти «радости» усугубляются постоянным чувством зябкости, независимо от того, как тепло ты одет. Кровь медленнее течёт по сосудам и разогнать ее может или сильный стресс или физические упражнения, но заниматься ими в это время суток хочется менее всего.

Усиленный пост на Дворцовом мосту Петербурга ощущал все прелести этого «собачьего» часа.

— Ваше благородие! — севшим от мороза и недосыпа голосом позвал офицера фельдфебель.

— Ну что тебе, Иваныч? — нехотя отлепляясь от сторожевой будки, плаксиво протянул молоденький прапорщик, для которого старый солдат был кем-то вроде няньки, — замучил ты меня своими расспросами….

— Та не, — вытягивая шею, почти прошептал фельдфебель, — на льду кто-то вроде шевелится…

Оба насторожились, вглядываясь в морозную хмарь между Зимним дворцом и Петропавловской крепостью.

— Разрешите кликну наших — пусть посмотрят, у кого глаза помоложе да поострее будут?

— Знаешь, Иваныч, — недовольно проворчал прапорщик, отворачиваясь от реки и кутаясь в башлык, — у меня перед глазами сейчас вся набережная шевелится. Ну сам посуди. Кто будет шастать по Неве в это время в такую погоду?

Иваныч ещё раз скользнул взглядом по заснеженной реке… Вот тот сугроб как будто только что был чуть правее от опоры моста, а сейчас почти совсем за неё спрятался… Или почудилось? Не видно ж почти ничего — всё небо затянуло тучами…

— Замолаживает, — прокряхтел старый солдат, глядя на небо, — это хорошо, это потеплейше будет. Надоела уже эта зима хуже горькой редьки, а ведь еще только январь закончился. Ваше благородие, а я вот чего хотел спросить ещё…

— Иваныч, я уже тебе все, читанные мною книги и даже сны пересказал. Что ты еще хочешь? — настроение прапорщика, проигравшего в карты месячное жалованье и вынужденного влачить ночной караул вместо ушлого сослуживца-поручика, явно желало, чтобы его жалели, а не пытали, как нерадивого кадета на экзаменах, коим он был ещё в прошлом году.

— Да легше так, если поговорить, — не унимался фельдфебель, — а то так в сон клонит, ну просто мочи уже нет терпеть… А вы, помнится, про призраков говорили, что у Гоголя прямо в церкви живут, так это вы тоже читали или сами видели? Они какие?

— Ну какие… Такие как и мы с тобой, только все в белом… Появляются ниоткуда и растворяются в воздухе бесследно, — последние слова прапорщик продекламировал свистящим шёпотом, обратив внимание как расширились от ужаса глаза солдата…