Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Ю. О. Мартов в своей статье в № 51 газеты «Вперед» за 18 марта 1918 г. обвинил большевиков в участии в экспроприациях, в частности заявил, что Сталин в свое время был исключен из партии за участие в тифлисской экспроприации 1907 г. Сталин в ответ обратился в революционный трибунал с жалобой на публичную клевету со стороны Мартова. Московский революционный трибунал рассмотрел это дело на заседании 5 апреля, прошедшем в дебатах о возможности вызова свидетелей. Мартов требовал вызвать из Баку Степана Шаумяна и Василия Фролова, из Тифлиса – Ноя Жорданию, Исидора Рамишвили и Сильвестра Джибладзе, из Петрограда К. Самойлову, В.Ико-ва и своего брата С.Цедербаума, которые, как он считал, могут подтвердить, что в 1908 г. партийный суд на месте рассматривал вопрос об экспроприациях и исключил Сталина из партии. Для весны 1918 г. это было довольно экстравагантное пожелание. Примечательно, что и теперь не упоминался главный, казалось бы, свидетель – Камо, мирно живший в ту зиму в Тифлисе^[928]. Сталин в ответ заявлял, что Мартов «не имеет в руках ни одного факта, ни тени фактов» и указывал, что требование вызвать грузинских меньшевиков, в настоящий момент входящих в грузинское правительство и занятых борьбой с большевиками, не может быть ничем иным, кроме как попыткой затянуть и сорвать разбирательство, а также ссылался на то, что постоянно работал в Бакинском комитете, а это исключает предположение о его исключении из партии. «У меня такое убеждение сложилось, что хотят сорвать суд, – говорил он. – Поэтому ни в каком случае ни Жордания, ни Рамишвили мы не залучим, мы употребим все усилия, чтобы связаться с Баку, но нет возможности это сделать, нет почтовой связи, нет телеграфной, каким образом мы его вытащим, я не знаю, поэтому это фактически сводится к срыву суда»^[929]. Заседание прошло в многословных дебатах: Мартов заявлял о своем праве на защиту, Сосновский – о том, что такой опытный журналист, как Мартов, не должен был позволять себе громких печатных заявлений, которые не может ничем подтвердить. В сущности, поведение обеих сторон выглядит смесью демонстративной принципиальности и плохо замаскированного лукавства. Сталин держался уверенно, как нарком, член правительства победивших большевиков, к тому же знающий, что никаких свидетелей в Москве не дождутся и подтвердить обвинения (даже если бы в них была доля истины) некому. Мартов многословно рассуждал о праве на защиту, о том, что даже в буржуазном суде ему предоставили бы возможность вызвать свидетелей, что вопросом о доставке их на заседание должен озаботиться сам трибунал, что рассматриваемое дело вообще трибуналу не подсудно, а также указывал на ряд процедурных нарушений (ему принесли повестку без подписи, он не думал, что уже на первом заседании понадобятся свидетели, а полагал только заявить о том, что они нужны, и т.д.). При этом он старательно избегал признать очевидное: что суть дела коренится во взаимных фракционных обвинениях, что Жордания и Рамишвили, если бы каким-то чудом оказались на заседании Московского революционного трибунала, не могли бы сказать ничего иного, кроме повторения распространявшихся ими самими слухов о Кобе как экспроприаторе, исключенном из партии, и что ни они, ни С. О. Цедербаум никак не могут считаться беспристрастными свидетелями в этом деле. Трибунал пошел навстречу Мартову, согласившись вызвать свидетелей, находящихся в пределах досягаемости, в Москве и Петрограде, дать телеграммы в Баку и Тифлис и отложить слушание на неделю^[930]. Мартов 8 апреля был вызван в трибунал и перечислил письменно нужных ему свидетелей^[931]. Был составлен не лишенный курьезности текст телеграмм: Тифлисскому совдепу предписывалось «спешно допросить» И. Рамишвили, Н.Жорданию, С.Джибладзе (все – министры меньшевистского правительства), «вопросы двоеточие можете ли вы подтвердить запятая что Джугашвили-Сталин судился партийным судом за причастность к экспроприации и был за это исключен из партии запятая если да запятая то где кем когда точка Ответ телеграммой точка». На том же бланке рукописная помета сообщает, что телеграмма не была отправлена за прекращением приема телеграмм в Тифлис^[932]. В Баку был отослан аналогичный текст^[933] ответа в деле нет; вероятно, его не последовало. В. Иков и С.Цедербаум ответили из Петрограда, что не могут выехать, так как не имеют ни разрешения на выезд из города, ни железнодорожных билетов, ни средств на их приобретение^[934].