Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Новое заседание было назначено на 16 апреля 1918 г., повестками были вызваны помимо Сталина и Мартова также нарком финансов РСФСР И. Э. Гуковский и член ВСНХ Л. А. Радус^[935] которые в получении повесток расписались, но в последующем решении трибунала их участие не отражено. В итоге трибунал в тот день пришел к весьма невнятному решению. Вопрос о клевете на Сталина был сочтен трибуналу неподсудным, но трибунал признал в тексте статьи Мартова «наличность оскорбления для власти Рабоче-Крестьянского Правительства» и постановил выразить ему «за легкомысленное для общественного деятеля недобросовестное в отношении народа преступное пользование печатью, общественное порицание» (см. док. 8). Надо отметить, что оформлено решение трибунала было крайне косноязычно и бестолково. Впрочем, по всей видимости, тогда все постановления революционных трибуналов звучали столь же путано и нелепо просто по неумению формулировать мысли письменно, а также по незнанию и отрицанию большевиками даже основ юридической нормы. Сталин, имевший тогда ранг наркома, 17 апреля подал кассационную жалобу (его собственная дефиниция) в Наркомат юстиции (см. док. 9). Решение о неподсудности его дела трибуналу он назвал незаконным и противоречащим декрету о суде и просил представить его жалобу с заключением наркома юстиции во Всероссийский ЦИК. На следующий день из Наркомата юстиции было послано представление во ВЦИК за подписью наркома П.Стучки с предложением удовлетворить жалобу Сталина и передать дело на новое рассмотрение в Московский революционный трибунал в другом составе (см. док. 10). Дело закончилось ничем. 2 июня 1918 г. Н.Н.Суханов, выступая на заседании ВЦИК с критикой деятельности революционных трибуналов, в качестве примера сослался как раз на этот случай: «Вы помните, сколько шума вызвал процесс Сталина и Мартова, и как настаивал Сталин, чтобы для него был особый суд, чтобы его судили в какой-то особенной инстанции. Честь его до сих пор не защищена; он к суду, созданному нами, не прибегает, и дело это осталось неподвижным» (см. док. 11).

Впоследствии, работая в изгнании над сталинской биографией, Л. Д. Троцкий подробно разобрал этот эпизод и не смог прийти к однозначному выводу о правоте Мартова или Сталина^[936]. Троцкий обратил внимание на то, что Сталин возмутился словами Мартова о своем исключении из партии, но при этом ушел вовсе от разговора об участии в экспроприаций^[937]. Что же до экспроприаций, констатировал Троцкий, обвинителям Сталина так и не удалось предъявить ничего конкретного, «имя Кобы тесно связано с этой полосой; но точно до сих пор ничего не установлено», к тому же «политические противники явно преувеличивали эту сторону деятельности Сталина»^[938]. Слухи о личном его участии в тифлисской экспроприации Троцкий считал безосновательными, причем заметил (предположим: в данном случае скорее как свидетель, нежели историограф), что «сам Сталин нигде и никогда не обмолвился о своих боевых похождениях ни словом»^[939].

Источником слуха о личном участии Сталина в этом налете Троцкий назвал рассказы бежавшего на Запад бывшего советского дипломата Г. З. Беседовского, который, по язвительному замечанию Троцкого, «наслушался разных историй в бюрократических салонах второго и третьего класса». Со слов Беседовского выходило, будто Сталин сам хвастался тем, что «именно он разработал план действий до мельчайших подробностей и что первую бомбу бросил он же с крыши дома князя Сумбатова». К осведомленности Беседовского и достоверности его сообщения Троцкий отнесся с большим скепсисом: «Хвастал ли действительно Сталин когда-либо своим участием, или же Беседовский хвастает осведомленностью, решить трудно. Во всяком случае, в советскую эпоху Сталин не подтверждал этих слухов, но и не опровергал их. Он, видимо, не имел ничего против того, что трагическая романтика экспроприаций связывается в сознании молодежи с его именем^[940]. Изучив все доступные ему источники, в том числе книгу Б. Бибинейшвили о Камо^[941], Троцкий отметил, что «в воспоминаниях прямых участников тифлисского набега имя Сталина ни разу не названо». В итоге он заключил, что «это не значит, однако, что он стоял в стороне от террористической деятельности. Но он действовал из-за кулис: подбирал людей, давал им санкцию партийного комитета, а сам своевременно отходил в сторону. Это более соответствовало его характеру»^[942]. Что касается тифлисской экспроприации, то, по предположению Троцкого, Сталин мог привезти боевикам сигнал от Ленина, команду осуществить задуманную акцию^[943].