Сталин и евреи

Выяснилось также, что оценка степени секретности информации осуществлялась в соответствии с перечнем 1945 г., который, однако, уже не действовал в 1948 г. Но шпионский характер информации ЕАК был установлен априори, так как эксперты считали, «что из-за границы могут просить только материалы, представляющие государственную тайну».

В заключение эксперты признали, что их заключение — неполное и куцее. Результат опроса литературно-идеологических экспертов на следующий день был не менее разоблачительным. Выяснилось, что «националистические» пассажи в книге Тальми о Биробиджане заключались в том, что русская деревня «находилась в худших условиях по сравнению с корейской». Филолог, ответственная за экспертное заключение, смущенно признала, что знакомилась с книгой лишь поверхностно, но настаивала на обвинении в разглашении мнимых государственных тайн вроде описания золотых рудников.

Следующий допрос касался книги о политике Англии и был кульминацией процесса, столь обильного нелепостями. Этот документ, якобы столь секретный, был подготовлен на основе информации английской печати и радио. Тем не менее передача этих материалов Б. Гольдбергу была заклеймена в обвинительном заключении как страшное предательство, поскольку документ подготовили в закрытом институте. В заключение состоялся допрос специалистов-литературоведов, на протяжении месяца искавших в деятельности ЕАК националистическую идеологию. Им также были предложены только документы, ставшие объектом манипуляции, с указанием на то, что ЕАК был ликвидирован как националистический центр.

После этого трагикомического интермеццо, уничтожившего остатки законности на процессе, допрос обвиняемых был продолжен 2 июля 1952 г. Все их ходатайства о привлечении дополнительных документов были отклонены, и положение после заслушивания экспертов стало ясным: до сих пор не появилось никаких оснований считать обвинения справедливыми.

Последние показания и последнее слово

Обвиняемые еще раз получили право на дополнительные показания. Фефер воспользовался этой возможностью, чтобы обвинить экспертов в шпиономании и введении советского суда в заблуждение и отказаться от своих уличающих показаний об Эмилии Теумин. Маркиш, по-прежнему аутсайдер, возмутился отрицательными высказываниями некоторых обвиняемых об идиш. Он сам надеется, сказал он, что «советская культура сдаст еврейский язык в историю. Этот язык, как чернорабочий, поработал на массы и дал им песни, плач. Дал народу все в его тяжелые годы, когда он жил в оторванной от России черте оседлости…» Столь же двойственно говорил об идиш как причине своего непреодоленного национализма и Бергельсон. Он, по его словам, завидовал русским писателям и их более богатому языку.

Предпоследний день разбирательства, 11 июля 1952 г., начался с закрытого заседания, на котором были заслушаны показания Фефера. За свое поведение перед судом он днем раньше подвергся жестоким нападкам со стороны Шимелиовича. Теперь Фефер, практически в последнюю секунду, отказался от роли главного свидетеля. Он говорил о национализме — собственном, Маркиша и других поэтов, но он якобы ничего не знал о национализме как о преступлении. Часть показаний, данных им на следствии, правильна, другая — нет. Его показания о националистическом образе мыслей других фальсифицированы следователями.

Фефер говорил и о враче Я.Этингере, имя которого до сих пор не упоминалось во время разбирательства. Этингер был арестован на раннем этапе «дела врачей» и ко времени процесса уже умер. Рюмин пытался связать мнимый заговор врачей с ЕАК, и поэтому Фефера предполагалось допросить о врачах, обвиненных позже. Перед судом Фефер заявил, что Этингер очень интересовался Израилем и критиковал Советское правительство за поддержку учения Лысенко.