Сталин и евреи

Следующим, кто опроверг свои показания о собственной националистической позиции, был Гофштейн. Оказалось, что о письме по поводу Крыма он узнал только во время следствия. Терпение Чеп-цова подверглось новому испытанию, когда Гофштейн не признал ни одного из показаний, данных им на предварительном следствии, и также заявил, что следователи принудили его дать эти показания.

Обвинение в предательстве отверг и Юзефович. Когда он передавал Б. Гольдбергу материалы для книги об английском империализме, он забыл получить письменное согласие Отдела внешней политики ЦК. Он проявил готовность дать уличающие показания против членов ЕАК лишь для того, чтобы впоследствии апеллировать к Сталину или Молотову. Но после изнурительных допросов он мог бы признать даже, что является племянником папы Римского и действовал от его имени. Теперь же он ясно указал на то, что комитет всегда действовал, получив одобрение «сверху». Далее, когда Юзефович отказался от других уличающих показаний, Фефер обвинил его в националистической позиции, проявившейся в том, что Юзефович потребовал установить в Майданеке памятник еврейским жертвам нацизма.

Главный обвиняемый

Вечером 27 мая начался допрос Лозовского, самого высокопоставленного обвиняемого и единственного среди них бывшего представителя власти. Процесс шел уже почти три недели, и было ясно, что все должно будет сконцентрироваться на Лозовском. Показания против него оказались безосновательными. Он и сам заявил о своей невиновности. Лозовский рассказал свою биографию во всех подробностях, чтобы лишить силы какие бы то ни было подозрения. Он действительно в 1917 г. был исключен из партии за протест против огосударствления профсоюзов, но после восстановления никогда не являлся врагом Советской власти.

Лозовский не оставил камня на камне от абсурдных обвинений против него. Как было избежать найма иностранцев, если речь шла о переводе на иностранные языки? Почему его обвиняют именно из-за Еврейского антифашистского комитета, а не из-за всех пяти комитетов? (Эту критику антисемитской тенденции, присущей процессу, ему пришлось повторить еще раз в конце допроса.) Почему встреча с Дж. Розенбергом была преступной, а с польским политиком Миколайчиком, которую с его разрешения организовал Всеславянский комитет, — нет? Члены ЕАК, то есть все обвиняемые преступники-националисты, были проверены Александровым и утверждены Щербаковым.

Затем Лозовский опроверг целиком все показания, данные во время очной ставки с Фефером, и упрекнул последнего том, что тот «все время выступает в качестве свидетеля обвинения». Фефер, явно потрясенный, защищался, говоря, что вовсе не мог знать, было ли известно Лозовскому о националистических настроениях в комитете. Поручение насчет сбора денег у богатых евреев в США было дано Щербаковым, а не Лозовским, которого Фефер, по его словам, оклеветал на следствии. После этого Бергельсон, Квитко, Брегман и Маркиш также отказались от своих показаний против Лозовского.

Как сказал Лозовский, в задачи комитета входили выступления в крупных буржуазных газетах, вроде «Нью-Йорк тайме». Если же под «информацией» подразумевается в принципе «шпионская информация», то вся деятельность Совинформбюро была шпионажем.

Не менее важен был и вопрос о Крыме, в связи с которым против Лозовского в ходе предварительного следствия были выдвинуты самые серьезные обвинения, так как он якобы помогал Михоэлсу и Феферу в реализации их проамериканских заданий. Лозовский рассказал, как было составлено письмо, которое он считал лишь частным выражением мнения отдельных советских граждан, а не примером деятельности комитета. Требование еврейской территории, которое он сам вовсе не поддерживал, не было «продажей Крыма». Все показания Фефера, касающиеся беседы между ним и шефом «Джойнта» Розенбергом о планах создания американского плацдарма, Лозовский уверенно отмел как политическую бессмыслицу. Его замечания становились все более саркастическими, он высмеял показания Фефера как «беллетристику» и с ядовитой иронией охарактеризовал себя как «врага с 1919 года». Этот юмор висельника был для него единственной возможностью реакции на абсурдные обвинения. Весь процесс превращался в сплошной фарс, и другого выхода, по-видимому, не оставалось.

Лозовский отбросил дипломатию и указал, что идентичные показания изолированных друг от друга обвиняемых в 42 томах следственного дела могли быть состряпаны только самими следователями. Самообвинения еврейских авторов, согласившихся с обвинением в националистической деятельности только из-за употребления родного языка в своем творчестве, Лозовский также резко осудил. Он сказал, что намерение писать и публиковаться на идиш — не национализм, ибо писать можно на любом языке. С этим председатель согласился. Когда встал вопрос о секретности переданных Гольдбергу материалов об английской политике, Лозовский смог даже заставить судью дать на него отрицательный ответ.