Сталин и евреи

К концу своего допроса, продолжавшегося в целом шесть дней, он взял назад показания против всех трех обвиненных им лиц — против самого себя, Лины Штерн и Полины Молотовой. Затем Лозовский дал изощренное толкование причин, побудивших Фефера донести на всех остальных. Фефер, по его словам, националист, и чем больше людей он втянул бы в процесс, тем больше была бы шумиха, в том числе со стороны дипломатических представителей Израиля. Тем самым Фефер хотел развязать международную антисоветскую кампанию против закрытия еврейских учреждений. Напротив, он сам, Лозовский, подписав абсолютно абсурдный протокол у следо-вателя-антисемита Комарова, хотел обратить на процесс внимание лиц, облеченных политической ответственностью. Человек вроде Молотова просто расхохочется, читая, как Лозовский «использовал» Жемчужину для передачи ему писем, ведь в качестве заместителя министра иностранных дел тот всегда имел неограниченный доступ к Молотову В тюрьме ему не разрешали писать Сталину или кому-либо еще из членов ЦК, поэтому он подписал все, чтобы в ходе процесса, наконец, получить возможность сказать правду.

Пытки и экспертизы

После долгого допроса Лозовского — допроса, ставшего поражением для отсутствовавших обвинителей, 2 июня был допрошен врач Ши-мелиович. Он рассказал о методах предварительного следствия, которые до сих пор не раскрывались с такой ясностью. Шимелиович получил две тысячи ударов, главным образом на ранней фазе следствия. Когда Рюмин после смещения Абакумова взял следствие на себя, физические методы воздействия уступили место психологическим.

Шимелиович придерживался своих показаний о том, что у Маркиша бывали «приступы» национализма, но в целом он не националист. Вот Фефер, напротив, обращал на себя его внимание как убежденный националист, особенно после своих речей перед судом, а вообще-то еще с 1949 г. Все признания в националистических «преступлениях» в протоколе написаны Рюминым, кроме одного: он действительно однажды охарактеризовал как честь для еврейского народа тот факт, что народ этот был избран Гитлером для уничтожения. Эту идею, первоначально исходившую от Эренбурга, судья заклеймил как национализм худшего свойства.

Имя Эренбурга упоминалось в ходе разбирательства удивительно редко. Брегман утверждал, что во время дискуссии между Эренбургом и Гроссманом из-за «Черной книги» речь шла прежде всего о крупных гонорарах. После этого удара ниже пояса, вызванного открытой неприязнью Брегмана к писателям, последовала деталь из истории «Черной книги», озадачивающая тех, кто читает протокол. Комиссия под его председательством, говорил Брегман, установила, что материал Эренбурга и Гроссмана гораздо лучше собранного ЕАК, в котором украинцы и белорусы ложно были показаны участниками уничтожения евреев, в то время как материал Гроссмана показывал, как украинцы и белорусы спасали евреев. Тем самым Брегман поставил факты с ног на голову: 26 февраля 1945 г. материал Эренбурга был подвергнут критике за то, что слишком сильно выдвигал на передний план преступления местного населения. Почему Брегман все переиначил перед судом? Может быть, после трех с лишним изнурительных лет тюрьмы пострадала его память; впрочем, даже если речь идет о сознательной фальсификации, здесь можно усмотреть определенную логику. Брегману, вероятно, представлялось неразумным критиковать или уличать перед судом неприкосновенного до тех пор Эренбурга. Очевидно, Эренбурга режим собирался пощадить — иначе ему пришлось бы оказаться среди обвиняемых.

Особая роль Эренбурга при всех атаках на ЕАК привела позже к возникновению легенды о том, что он сам выступал на процессе в качестве свидетеля обвинения. Это совершенно неверно. Лозовский сделал даже разоблачительное заявление о том, что в документах предварительного следствия имеются и показания Фефера против Эренбурга. Во всяком случае, эксперты заявили в закрытом заседании перед окончанием процесса, что им для подготовки заключения были переданы статья Эренбурга «По поводу одного письма» и труды классиков марксизма-ленинизма по еврейскому вопросу. Следовательно, Эренбург служил образцом того, что пока еще считалось приемлемым.

Шпик обнаруживает себя