Сталин и евреи

Ложь Брегмана остается неразрешимой загадкой, предупреждением о необходимости осторожного обращения с материалами процесса. Это особенно касается показаний, которые Фефер дал 6 июня 1952 г. после допроса Брегмана в закрытом заседании в отсутствие своих коллег по ЕАК². Фефер взял назад свои показания и раскрыл себя как агента Министерства госбезопасности, действовавшего под псевдонимом «Зорин». Нетрудно догадаться, что побудило его к этому. Ему пришлось осознать, что через месяц процесса спектакль, в котором ему отводилась главная роль, закончился жалким провалом. Его показания имели сначала целью выманить признания других обвиняемых. Фефер, очевидно, надеялся отделаться менее суровым наказанием за «национализм» в случае сотрудничества со следствием в качестве тайного главного свидетеля обвинения. Но поскольку его показания против других были разоблачены ими как не соответствовавшие истине, Фефер остался один на один со своим самооговором. В этой ситуации он, вероятно, решил использовать преимущество своего сотрудничества с МГБ, чтобы придать достоверность отказу от показаний. Фефер открыто заявил суду, что обвинение в посылке шпионских материалов в Америку полностью построено на песке: «Да иначе и не могло быть, ибо этого на самом деле не было. Больше я ничего к своим показаниям дополнить не имею».

За этим последовало еще одно саморазоблачение в ходе нового закрытого заседания суда. Юзефович сообщил, что в 1938 г. дал подписку органам госбезопасности о сотрудничестве с ними. Так как он не мог выполнить возложенную на него задачу, ибо еврейские писатели, настроения которых ему надлежало выяснять, что-то подозревали, он в том же году попросил освободить его от подписки. Затем Юзефович заявил суду, что дал ложные показания, уличающие Лозовского, только из страха перед угрозами Абакумова подвергнуть его пыткам. И действительно, его били резиновой дубинкой, а когда падал, топтали ногами, после чего он решил подписать все, лишь бы дождаться дня суда.

Обвиняется язык

Когда 7 июня разбирательство возобновилось, следующим, кто заявил о своей невиновности, был Тальми. Тем не менее он продемонстрировал готовность переосмыслить свою работу для американского партнера ОЗЕТа — ИКОР.

В конце 1950 г., после четырнадцати месяцев ночных допросов и болезней, следователь дал ему почитать высказывания Ленина и Сталина по национальному вопросу, после чего у него словно упала с глаз пелена и ему стало ясно, что вся работа в области еврейской культуры на самом деле была неправильной и какая-то группа еврейских националистов вводила в заблуждение правительство и партию: «Для того чтобы еврейский народ развивал свою культуру, нет необходимости, чтобы все было на еврейском языке».

Тальми был не последним на процессе, кто отрекся от еврейского языка. Причину следует искать не в действительном изменении образа мыслей, даже если неприятие идиш как «жаргона» имело долгую традицию. Обвиняемые поняли, что перед судом вместе с ними стоял и их родной язык. Именно арестованный последним Тальми пережил, находясь на свободе, тяжелые удары по «еврейскому национализму» — закрытие театров и роспуск еврейских секций в союзах писателей. Обвиняемым было необходимо отмежеваться от идиш, чтобы оправдаться и убедить суд в том, что они не хотят противодействовать новой, антиеврейской и враждебной идиш, линии в государственной культурной политике и что поэтому их спокойно можно оправдать.

К этому моменту, похоже, судье стало ясно, что все показания, данные на предварительном следствии, не стоили бумаги, на которой были записаны. Когда обвиняемый Ватенберг упомянул сфальсифицированный протокол, в котором он признавал свою шпионскую деятельность, Чепцов вообще больше не реагировал, хотя ранее в таких случаях он настойчиво расспрашивал обвиняемых. От своих показаний, данных на предварительном следствии, отказались Ва-тенберг-Островская и Зускин, как и Лина Штерн, назвавшая тюрьму «преддверием ада», рассказавшая о жалком существовании в камере с бетонным полом, которая едва отапливалась в феврале. После этих потрясающих показаний разбирательство было прервано на 14 дней.

Посрамление экспертов

Разбирательство было продолжено 26 июня 1952 г. допросом экспертов, на котором обвиняемые не присутствовали. Вначале эксперты высказались по вопросу о «разглашении государственной тайны». Они выразили недовольство тем, что на предварительном следствии никогда не располагали оригиналами документов ЕАК, всегда имея дело лишь с копиями без точных данных. Им не сказали также, какие материалы и каким способом отправлялись за границу. Им внушали, что материалы пересылались в обход цензуры. Если бы эксперты знали, что материалы были подвергнуты нормальному цензурному контролю, их отношение к документам было бы другим.