Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

Ничего подобного. Троцкий, лидер «левой оппозиции», действительно жаждал коллективизации. Вот только Сталин исключил его из партии до ее начала, еще в 1927-м. Разгромив «левую оппозицию», далее генсек боролся с «правой», возглавляемой Бухариным. И коллективизация стала как раз главным камнем преткновения между ними: Бухарин был против. Прожженный русофоб оказался в этом вопросе на стороне русского народа! А Сталин – на другой стороне. На XVI съезде ВКП(б) в 1930-м он говорил: «…Например, вопрос о чрезвычайных мерах против кулаков. Помните, какую истерику закатывали нам по этому случаю лидеры правой оппозиции? «Чрезвычайные меры против кулаков? Зачем это? Не лучше ли проводить либеральную политику в отношении кулаков? Смотрите, как бы чего не вышло из этой затеи». А теперь мы проводим политику ликвидации кулачества как класса, политику, в сравнении с которой чрезвычайные меры против кулачества представляют пустышку. И ничего – живем»[176]. Вы-то живете…

То же самое касается коренизации. Дерусификация нерусских и заодно русских – личная инициатива Сталина. Троцкисты конечно же были непримиримыми врагами русского национализма, но вместе с тем и не приветствовали взращивания малых наций, предпочитая формирование единой интернациональной культуры посредством русского языка (вынужденным и, согласно концепции мировой революции, временным посредством). Позднее, борясь за поддержку националистических элит нацменов, троцкисты включили-таки пункт о коренизации в свою программу, но опоздали: в их глазах они уже навсегда зарекомендовали себя «великорусскими шовинистами». Чтобы Троцкий – Троцкий! – выглядел на твоем фоне «великорусским шовинистом», нужно очень постараться. Но для Сталина нет ничего невозможного. Т. Мартин подчеркивает: «Архивные данные опровергают всякие утверждения о том, что поддержка, которую Сталин оказывал коренизации в годы нэпа, была весьма умеренной, либо она была фальшивой, ненастоящей. Наоборот, эта политика отождествлялась с личностью самого Сталина»[177].

На этом месте некоторые национал-сталинисты пускают в ход совсем уж изящный аргумент: Сталин-де исполнял не свою волю, он лишь угадывал настроения основной части партийной элиты, ему подчиненной, и с опережением формулировал их в своих статьях, выступлениях и приказах, на деле стараясь всячески минимизировать антирусскую политику, подобно Штирлицу в Третьем рейхе. Тезис этот конечно же неопровержим. Как и недоказуем. Он является предметом веры. В рамках курса социальной психологии на журфаке нас учили, что существуют две схемы мышления: в первом случае приходишь к точке зрения на основе фактов, во втором – подгоняешь факты под точку зрения. Такова вера, такова любовь – подгонять либо игнорировать факты, оправдывать. Я вполне понимаю своего современника, влюбившегося в генсека от очарования его русофильско-идеологическим виражом. Но ответил бы ему генсек взаимностью? К этой точке зрения, кстати, приплетаются слухи, что Сталин был агентом царского режима в большевистской партии. Такие слухи рождались в пику Сталину, а теперь интерпретируются в его пользу. Р. Медведев подробно рассматривает их в книге «К суду истории» и приходит к выводу: «Нет никаких доказательств наличия у Сталина каких-то тайных связей с царской охранкой»[178].

Другие национал-сталинисты не занимаются казуистикой и соглашаются: Иосиф Виссарионович грешен. Но он прозрел, переродился! Как в поговорке – из Савла в Павла (апостол Павел прежде был воинствующим фарисеем и преследовал христиан, а затем услышал голос Христа и уверовал). Проводится аналогия между Сталиным и Муссолини: тот тоже был марксистом – и стал крайним националистом. Но Муссолини порвал с социалистами в 32 года, осудив их нейтралитет и уйдя на фронт Первой мировой войны. Сталин же, который был почти ровесником Муссолини (родился на четыре с половиной года раньше него), вместе с другими большевиками отметился в войну Брестским миром, стоя на пораженческих позициях[179]. Свой идеологический разворот он впервые обозначил только в 47 лет, одернув Демьяна Бедного за его русофобию. Разве в таком возрасте возможна переоценка ценностей? Это не перерождение человека, это всего лишь маневр, смена стратегии, смена инструмента.

Общаясь с национал-сталинистами, я вспоминаю разговор на школьном уроке истории. Учительница Людмила Александровна Зимина произнесла слово «русофилы», и мой одноклассник Толик не без сарказма спросил:

– Это те, кто не любит евреев?

– Нет, Толя, это те, кто любит русских, – сказала учительница.