Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

Лично мне бы очень хотелось, чтобы вещи назывались своими именами, чтобы большевистский геноцид был на государственном уровне признан геноцидом, чтобы отрицать или оправдывать его стало бы в глазах страны дурным тоном и чтобы звезда сталинизма Н. Стариков[374] знал свое место (нет, не возле лагерной параши, но и не на экранах федерального телевидения). Однако внешнеполитическая необходимость – по крайней мере, пока – не оставляет нам возможности для такой юридической оценки большевизма. Впрочем, на слове «геноцид» свет клином не сошелся, пусть равных ему по социальной силе нет. Русский язык богат на эпитеты, чтобы дать большевизму должную характеристику не только в крепких выражениях под рюмку, но и цивилизованно на государственном уровне. Отчасти это уже сделано, но не доведено до масс. Например, 2 апреля 2008 года Госдума приняла постановление о голоде 30-х годов, где четко сказано: «…Руководство СССР и союзных республик применило репрессивные меры для обеспечения хлебозаготовок, что значительно усугубило тяжелые последствия неурожая 1932 года… Депутаты Государственной думы, отдавая дань памяти жертвам голода 30-х годов на территории СССР, решительно осуждают режим, пренебрегший жизнью людей ради достижения экономических и политических целей, и заявляют о неприемлемости любых попыток возрождения в государствах, ранее входивших в состав Союза ССР, тоталитарных режимов, пренебрегающих правами и жизнью своих граждан». А вот что промелькнуло в постановлении Конституционного суда от 30 ноября 1992 года № 9-П: «Материалами дела, в том числе показаниями свидетелей, подтверждается, что руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах – зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями». Увы, эти постановления известны стране гораздо хуже, чем физиономия Старикова.

Один русский писатель признался мне, что относится к сталинскому периоду нашей истории отрицательно, но не станет жестко критиковать его во всеуслышание, чтобы не вызвать в народе комплекса национально-исторической неполноценности. Такие мотивы умолчания, конечно, благие, однако надуманные. Немцам, которые с детства знают о вине своего народа не только перед собственной страной, но и перед миром (в чем русских обвинить невозможно), это не помешало создать мощнейшую экономику и выстроить в своих интересах Евросоюз, добившись экономически того, чего они не смогли добиться военно-политически. А вот если народу внушать, что проводить модернизацию он способен только благодаря кнуту диктатора, который зачем-то сопровождает ее массовыми убийствами, – людей так можно деморализовать, демотивировать.

Восхваление генсека легитимирует политические репрессии, делая их возможными в наши дни, пусть и со скидкой на время. Ошибочно думать, будто под видом Сталина нам предлагают какой-то идиллический образец правителя, очищенный от всякой скверны. Его припудривают и отбеливают, но культивировать Сталина-индустриализатора отдельно от Сталина-тирана все равно нереально, этот шлейф всегда тянется за ним. Отрицать безвинные сталинские жертвы бесполезно, и пропагандисты сталинизма доказывают, что эти репрессии простительны или даже необходимы. Наряду с правильным посылом «нужно сажать коррупционеров» они внедряют в массовое сознание другой посыл – «можно затыкать рты». Первое старательно увязывают со вторым, называя то и другое признаком сильной власти. И непонятно, в чем Российская Федерация преуспеет больше – в посадках коррупционеров или же в затыкании ртов.

В. Жириновский, которому в современном политическом театре досталась роль националиста-антисоветчика, объясняет нынешнюю популярность Сталина в народе ущербностью людей – мол, завидуют чужому успеху, а генсек успешных уничтожал. Не сомневаюсь, можно отыскать в России и такие экземпляры, но я бы предложил другое объяснение.