Сталин, Иван Грозный и другие

Помня, как отнеслись сановные критики к появлению в первой пьесе одного из князей Шуйских, Толстой окончательно выкинул его из «Орла и орлицы», а в «Трудных годах» ввел, но как однозначно негативного героя, будущего царя Василия Ивановича Шуйского. В этой пьесе духа историзма, как и исторических фактов, еще меньше, чем в первой, но драматургически она воспринимается более целостной и динамичной. Если в первой пьесе все вымышленные и фольклорные герои выполняют второстепенные функции, то во второй появляется целиком литературный персонаж – княгиня Анна Вяземская со своим окружением. В первых вариантах Анна на правах то ли любовницы, то ли наложницы сменяет у ног Ивана отравленную в предыдущей пьесе царицу Марью Темрюковну. Теперь это не темпераментная шестнадцатилетняя кабардинка с безукоризненным московским говором, а истая славянка с узнаваемыми атрибутами красоты (лазоревые глаза), необыкновенно нежное, сострадательное по отношению к царю существо. В новой любовной линии явственно звучат отголоски диалогов пушкинских дона Жуана и донны Анны в момент соблазнения в храме Господнем, но при еще живом муже. И никаких откровенных аллюзий со Сталиным. Толстой почему-то не использовал имена и образы реальных жен Грозного, коих после Марии было по крайней мере пятеро. В новой пьесе Грозный более жесток, более решителен, но и более риторичен и, конечно, полностью «соответствует» сталинскому историческому материализму: он всегда, везде и во всем исторически прав, он все предвидит, а главное, он требует любви к себе и от врагов, и от кровавых подручников типа Малюты Скуратова или Федора Басманова. Здесь Толстой сообразил или оглянулся вокруг и как бы прозрел или заново услышал, как вся страна, несмотря на войну, несмотря на поражения, чудовищные людские и территориальные потери, буквально вопит через пропагандистские рупоры о любви к нему, к великому Сталину. На фронтах командиры поднимают бойцов под пули и репортерские камеры с толстовским довоенным кличем: «За Родину, за Сталина!» У Толстого Грозного любят не все, но он ждет любви не только к себе лично, но и к своим державным затеям и военным авантюрам, к грабителям-опричникам и очень возмущается, когда видит, что не всем они нравятся. И псы-опричники, оказывается, служат ему исключительно из любви к своему государю, а не из любви к грабежу и дозволенным убийствам. На чинном Земском соборе Малюта по-хозяйски вопрошает: «Земские люди… Государь у вас не спрашивает – отдать ли города немцам… Государь у вас спрашивает – любите ли вы его? Любите ли его, как мы любим? Для того мы, опричники, черные кафтаны надели, чтоб ни жену, ни детей, ни отца с матерью любить, а любить одного государя…»[391] Здесь Толстой стал нащупывать те ходы, которые действительно могли сблизить совершенно не совместимые эпохи и их главных действующих лиц. Но, как только это произошло, он исчерпал себя: дальше надо было переходить на тот язык, о котором писал покойный Троцкий, т. е. на хрюканье. О Грозном надо было писать так, как Толстой писал о Сталине в юбилейной «Правде» или в повести «Хлеб».