Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

Действительно, Тарковский встречался в Риме и с советским послом, и с Ермашом, однако ни к чему новому эти переговоры не привели. Надо было действовать, предпринимать что-то новое. И речь шла уже не о каких-то там продлениях

командировок, а о самом важном — вызволении детей и тещи, о воссоединении семьи.

Дневник от 17 августа 1983-го: «...Все так печально и мучительно, удручающе.

Особенно мне жаль Ларису, она принимает нашу ситуацию очень близко к сердцу, потеря родины ее мучает, и потому, прежде всего, что с

281

ней нет, естественно, детей и Анны Семеновны, да и вообще семьи. Хотя она и

старается, чтобы этого не было заметно. Но разве я слепой, разве не вижу, как она

каждый раз после телефонного разговора с Москвой запирается в ванной и воет?

Можно подумать, что мне легче! Я тоже не могу больше жить без Тяпы. Но что мы

281

можем сделать? У нас не было другого выбора. В этом мы убеждены. Но мы не

подозревали, что это будет так несказанно тяжело...»

В начале 1984 года начинается работа по организации писем и обращений в Москву

от правительств стран и видных деятелей культуры Европы и Америки. «...В Америке

можно попросить о поддержке Тома Ларди,— пишет Тарковский,— в Германии —

Владимова, в Италии — Рози и Берлин-гера, которые могут изыскать возможность

подписать письмо от коммунистической партии Италии, во Франции — Максимова, в

Англии — Ирину Кириллову и фон Шлиппе, в Швеции — Анну-Лену...»

Активно помогали Василий Аксенов и Мстислав Ростропович. «Сегодня позвонил

Слава Ростропович. Он сказал, что мы должны <...> устроить скандал, чтобы о нем

узнал весь мир и чтобы нашего сына востребовали международные организации и

самые высокие политические круги Запада. Он посмеялся над нашими надеждами на

Берлингера и Андреотти и сказал, что наша единственная возможность — устроить

скандал и оказать давление. Такой компромисс, как сейчас, им только удобен. Он предложил помочь нам денежно, если мы в этом нуждаемся...»

И Тарковский решается на скандал, на разрыв. Одним из консультантов «по

русской эмиграции» был у него писатель Владимир Максимов, в то время главный

редактор «Континента».

«Андрей обратился ко мне за советом, когда решил остаться. Я поехал в Рим. Мы

посидели, поговорили о перспективах его на Западе после того, как он останется здесь.

Я его предупредил честно, что будет трудно, что, как только он станет эмигрантом, к

нему совершенно изменится отношение, будет абсолютно другой счет и будет намного

труднее. Но он сказал, что он решил не возвращаться в СССР. И тогда я попросил

своих друзей-журналистов организовать его пресс-конференцию...»

3 июля, Сан-Григорио. В дневнике: «Мы переживаем сейчас ужасное время. Десятого в Милане состоится пресс-конференция, на которой мы заявим, что

просим политического убежища у США.* До сих пор неясно, как отнесутся

американцы к тому, что я не хочу жить в Америке и, как я думаю, буду чаще работать

в Европе...»

4 июля: «Лариса ужасно нервничает, даже если она открыто это не показывает. По ночам она вообще больше не спит. Мне очень тяжело наблюдать за этим. Я

как-то не подготовлен к такой жизни; для меня это сплошное страданье. Однако если

бы только это: мои ближние, кто любит меня и кого я люблю, страдают точно так же.

Именно эта тесная связь со мной побуждает их страдать. Как печально быть

вынужденным в этом признаться...»

* От американского гражданства, им предлагавшегося, Тарковские отказались, осев

в Италии.

282

Сталкер, или Труды и дни Лндрея Тарковского

В конференции приняли участие Ростропович, Максимов, Ирина Альбер-ти, Юрий

Любимов. Любимов при этом даже отказался от советского гражданства.

Резонанс в прессе был большой*, однако все эти, такие по-человечески мощные, волны разбивались о Кремль, словно их и не было. Шли петиции из множества стран, проходили заседания комитетов по воссоединению семьи Тарковских, крупные

деятели политики, культуры и искусства многих стран лично обращались к большим

правительственным и партийным чиновникам страны советов, но все было втуне. Шли

месяцы, годы, Тарковский благодаря неимоверным усилиям друзей доставлял Анне

Семеновне, Андрею и Ольге деньги на жизнь, слушал в телефон плач сына и сам

плакал. Каждая ночь и каждое утро начинались молитвой за Тяпуса и молчаливыми, невидимыми слезами. Тарковский чернел, все глубже прочерчивала его лицо сетка

282

морщин. Он уже понимал, что вызволение сына заходит в безнадежный тупик. Все

чаще появляется в дневнике невероятная, но четкая запись: «Жить без Тяпы не могу и

не хочу».

И я думаю, если бы он и был на это время абсолютно здоров, то несомненно бы

должен был заболеть. Дневники этих лет, их голшфская панорама, не оставляют в этом

сомнений. Вся метафизически-суммарная мощь его ностальгии получила здесь свое