Сталкер или Труды и дни Андрея Тарковского

прилетел 23 декабря во Флоренцию, в свою новую квартиру, великолепно и уютнейше

оборудованную и обставленную Ларисой Павловной. Она ждет его радости и

счастливой встречи Нового года. А Тарковский, чувствующий себя омерзительно, делает титанические усилия, чтобы скрыть смятение и притвориться беззаботным. 24-го он цитирует в дневнике Б. Зайцева: «Как прекрасно умереть во Флоренции, ибо этот

город я любил в моей жизни больше всех, он излучает экстаз и могильную тень».

288

Новый год встретили в обществе друзей — Яблонского, Гаэтано и Люси. Тарковский

делал гигантские усилия, чтобы своим странным настроением не испортить праздника.

И все же Лариса Павловна догадалась, вызвала 2 января Яблонского, который

единственный был в курсе, на откровенный разговор, и он ответил прямо на ее прямой

вопрос. Узнав диагноз, Лариса Павловна упала в обморок и несколько часов была без

сознания. Придя в себя, она еще долго лежала, словно окаменев, не плача и ни с кем не

разговаривая. Но уже 3 января она развила бурную деятельность, связалась с врачами, клиниками, знакомыми и убедила мужа начать срочное лечение. Грохот Конца света

пророкотал над их прекрасным домом, и стеклянный кувшин с молоком (млеком

жизди) упал на пол и разбился.

Жертвоприношение 1

лондонском «Ежемесячном кинобюллетене» критик Филип Стрик писал в 1985

году: «На первый взгляд "Жертвоприношение" — возобновленный с благословения

самого Мастера ("Тарковского считаю величайшим режиссером") и по освященному

им полномочию — многотомный экранный дневник, который не так давно Бергман

твердо объявил завершенным. На знакомом балтийском берегу, близ острова Фаро, две

хорошо известные фигуры из бергмановской команды беседуют об опустошенной

своей жизни в умирающем мире. Их пространные тирады, наполненные скандинавской

тоской, усиленные внимательным оком кинокамеры Свена Нюквиста, сразу же

приводят на память бесплодные монологи длиною вот уже в сорок лет, которые герои

Бергмана обращали в безнадежную тьму. Эрланд Юзефсон настолько явно воплощает

в себе бергмановско

289

* Мне не кажется, что атмосфера фильмов Бергмана близка к киркегоровской.

Напротив, радикализм, этический в частности, героев Тарковского, их религиозная

страстность, даже эк-статичность, бытовой аскетизм, готовность идти до последнего

конца во имя внутреннего императива «спонтанной этики», т. е. религиозного «толчка

семени»,— чрезвычайно близки сути исканий датского принца религиозной

эссеистики, чей любимый герой — рыцарь самопожертвования и рыцарь веры. Т. е. те

персонажи, на которых и построен весь кинематограф Тарковского. Что совершает

Александр в последнем фильме? Прыжок в абсурд веры. То есть он делает наконец

движение веры и рождается в духе: истинно «по Киркегору». Да и идея «спасения

женщиной» — тоже глубоко родственна религиозной онтологии Киркегора.

289

го персонажа, что малейший его жест и любая манипуляция голоса, скорбная поза и

движение дрожащей руки воспринимаются как привычное повторение старого и вряд

ли способны сразу вызвать к себе достаточную зрительскую симпатию.

Следует уведомить поклонников Бергмана, что код, используемый Тарковским, с

его рассеянными по всему фильму знаками (в том числе декорационными, скорее

скудными, нежели обильными, созданными стараниями художника, работавшего на

картине "Фанни и Александер"), требует от них на этот раз больших усилий по

расшифровке...»

Это движение по накатанной колее поверхностных визуальных аллюзий

соблазнило, как ни странно, многих. В своем интервью Шарль де Брант, ставший

позднее председателем Парижского международного фонда Тарковского, спрашивал:

«— Многие отметили в "Жертвоприношении" некоторую бергмановскую атмосферу.

Признаете ли вы влияние шведского кинорежиссера? Вызвано ли это духовным

климатом места, в котором снимался фильм?

— Если Бергман начинает говорить о Боге, то только для того, чтобы сказать, что

Он замолчал, что Его больше нет. То есть у нас нет ничего общего, даже наоборот. Это

289

поверхностные критики, и, если они так говорят — из-за того, что актер, исполнявший

главную роль, играл и у Бергмана, или потому, что в моем фильме шведский пейзаж,—

значит, они совершенно не поняли ни Бергмана, ни меня. Бергман гораздо ближе к

Киркегору. Он сын протестантского пастора, и его реакция не может не быть

однозначной».

Насчет Киркегора не уверен*, а вот что касается Бергмана — совершенно верно.

Бытие Бога в атмосфере бергмановских фильмов — проблематично, и в этом-то вся

драма, вся бессмысленность этической натуги и психологических противоборств его

героев. В этом корень бергмановской экзистенциальной безбрежной меланхолии и

временами почти безумной тайной экстатики. В то же время бытие Бога для плазмы