Стальная бабочка, острые крылья…

Огромный человек смотрел на нее все с тем же выражением, и, похоже, не собирался отвечать.

– Это Би, и с нами еще трое детей. Ты не против, если мы тут поживем?

Последовала долгая пауза, гигант опустил глаза, рассматривая свои руки.

– Живите, – у него оказался низкий, глубокий голос, – только не шумите, хорошо?

– Хорошо… разве что дети, совсем немного.

– Дети… это ничего. Я просто хочу тут отдохнуть.

Мириам кивнула, но гигант больше ничего не сказал – просто сидел, все так же глядя на свои руки. Подождав несколько секунд и поняв, что больше ничего от него не услышит, она пошла обратно к стойке.

– И что он? – спросила Би.

– Просто попросил нас не шуметь. Я думаю, мы можем тут остановиться.

– Попросил не шуметь?

– Сказал, что хочет отдохнуть.

– Мне он тоже это сказал вначале, – хозяйка «Индюка» вздохнула. – Он целыми днями пьет и иногда приглашает непотребных девиц. И денег у него много, за все платит. Говорит, что ему нравится, как я готовлю.

– Интересно, – сказала Би.

– Что ж тут интересного? Сходите в «Барона», может, там еще места остались.

– Незачем. Мы остановимся здесь.

– Вы…

– Все нормально, мы разберемся. Лучше такой сосед, чем банда наемников.

– Оно, конечно, так, но…

– Какие комнаты у вас свободны?

– Да все, можно сказать. Я вам могу на втором этаже дать, он на первом живет, тут, за залом сразу.

– А ванны у вас есть? – спросила Мириам.

– На втором этаже две и внизу одна. Если хотите, можете и воды нагреть, только дорого это…

– Неважно, – сказала Би, – мы поселяемся все, на пару дней, а сейчас нам нужна ванна и немного позже – ужин.

– Вот и он… – несколько озадаченно сказала хозяйка, —сразу, как поселялся, про ванну спросил…

Глава II

Интермедия II

Есть было больно. Сухой хлеб царапал горло, и его твердые куски, словно камни, проваливались по пищеводу, оставляя хорошо ощутимый привкус крови во рту. Эта боль была знакома и обыкновенна, как восход солнца, к ней можно было привыкнуть и не обращать внимания.

Хуже была боль, приходившая иногда ночью, лишая сна. Вместе с ней приходило и тошнота – с алой, неправдоподобно алой рвотой, она оставляла после себя слабость и нежелание жить.

Впрочем, жить оставалось недолго.

Он не тешил себя надеждами и не питал никаких иллюзий – теперь ему оставалась только боль. Она распоряжалась днями и ночами, была его генералом, путеводной звездой. Она показывала ему, сколько еще предстоит сделать и что можно успеть за это время.

По всему выходило, что совсем немного.

Электронный планшет, замотанный в тряпки и спрятанный на его животе, слабо пискнул, напоминая о необходимости провести полдневную запись. Этот писк повторялся уже в третий раз, полдень давно миновал, но нужно было раздобыть немного хлеба и поесть хотя бы один раз в день, иначе сил не останется совсем.

Он глубже забился в щель под стеной, в тень, стараясь вжаться в землю. Здесь было прохладно, и гвардейцы, без жалости выбрасывающие бездомных и оборванцев из Верхнего города, уже который раз походили мимо его убежища, не замечая его.

Он достал планшет, осторожно положил грязные пальцы на блестящий выступ сенсорного входа, и на маленьком экране засветилась последняя глава его записей.

«По всей видимости, это уже третий вид рака…» – буквы падали одна за другой, соединяясь в страшные слова, но это почему-то успокаивало, приносило определенность, пусть даже означавшую только агонию и смерть. – «…Цирроз печени, рак горла, рак кожи. Как жаль, что я не врач. Единственное, что я понимаю: мой случай – классический пример тяжелого радиоактивного поражения. Все симптомы, все формы. Я буду записывать до последнего момента, но даже не знаю, сколько точно времени у меня осталось. Внутреннее кровотечение – наверняка это очень плохо…»

Он прервался, чтобы откусить от ломтя хлеба, плоского и серого, как кусок шерстяного одеяла. Из-за этого куска ему пришлось подраться с двумя другими бездомными, за палатками хлебопеков, и к его синякам прибавилось еще несколько.